– Моя.
– Селая, ты даже не притронулась к mole.
– Я не могу это есть, Бабуля. Pica[108]. У меня язык щиплет.
– Что ты хочешь сказать? Ты же любишь шоколад, уж я-то знаю. А это всего-навсего шоколад и немного chile, его рецепт такой же древний, как ацтеки. Не делай вид, будто ты не мексиканка!
– Оставь ее в покое, Mamá, она всего-навсего маленькая девочка.
– Иносенсио, ты что, забыл, мы в этой стране не выбрасываем еду! Помню, в войну мы радовались даже собачьему мясу. Юная леди, не смей выходить из-за стола, пока не прикончишь весь mole, ты меня слышишь? Не будет тебе пирога, пока не доешь все, что у тебя на тарелке.
– Но он холодный.
– А кто в этом виноват? Ты не где-нибудь, а в моем доме!
– А я, что, не человек? – интересуется Дедуля, показывая на себя сигарой. – Я здесь больше не живу?
– Ты? Да ты почти труп и потому не в счет.
– Я уже труп, – пожимает плечами Дедуля, шаркая в свою комнату в облаке сладкого дыма.
Оралия занята тем, что снует с грязными тарелками туда-сюда – с верхнего этажа на нижний, из столовой в кухню. И не обращает ни малейшего внимания на сидящую перед тарелкой с отвратительным холодным mole меня. Ей на меня плевать. Качаю ногой и слежу за тем, как с моей ноги в белом носке слетает туфелька. Качаю другой и делаю то же самое. И мурлыкаю себе под нос песенку собственного сочинения. Натягиваю себе на глаза чехол моего любимого платья и сморю на мир сквозь прозрачные сиреневые узоры, но и это не помогает. Внизу запевают «Утречки». Estas son las mañanitas que cantaba el rey David, a las muchachas bonitas… Сжимаю руки в кулаки, прижимаю кулаки к глазам и начинаю реветь.
– В чем дело? В чем дело?
В дверях появляется Дедуля Малыш. Он уже снял праздничную рубашку и пиджак, но все еще выглядит одетым, потому что на нем воскресные брюки на подтяжках. На фоне майки без рукавов его руки выглядят мясистыми и белыми, словно тесто для пиццы. В одной руке у него горящая сигара, в другой – мятая газета.
– Ну какая же ты глупышка, рядовой Лала! Думаешь, она здесь начальница? Нечего плакать из-за тарелки mole. Хватит лить слезы, niña.
– Но Бабуля сказала…
– Никогда не обращай внимания на то, что она говорит. Она тебе не командир. Смотри, что я сейчас сделаю. Оралия!
– Sí, сеньор.
– Отнеси это соседской собаке. А если моя жена спросит, скажи, что ребенок все съел.
– Sí, сеньор.
– Видишь, как все просто?
– Но это же неправда.
– Это ложь во спасение! Иногда, чтобы избежать неприятностей, приходится лгать. Ну ладно, ладно, хватит. Хочешь посмотреть со мной телевизор в моей комнате? Ну конечно! Только сначала перестань плакать. Я же не могу допустить, чтобы ты залила слезами всю спальню. Надень свои туфельки. Вот и хорошо.
При ходьбе Маленький Дедуля ворчит, как пекинес.
– Ничего никому не говори, а не то обзавидуются. Ведь ты – моя любимица, – говорит Дедуля, подмигивая мне.
– Правда?
– Конечно. Eres mi cielo. Ты – мое небо, – говорит он, бравируя своим английским. – А ты знаешь, что когда-то я жил в Чикаго? Это было давно, еще до твоего рождения. Когда я был молодым, то жил в Чикаго у своего Дядюшки Старикана. Могу поспорить, ты не знаешь столицу Иллинойса. Какая у него столица? А у Калифорнии? А у Аляски? Они, что, в школе ничему вас не учат?
– Я еще не хожу в школу.
– Это не оправдание. В твоем возрасте я знал названия всех штатов и их столицы, а также какие столицы… На что ты там смотришь?
– Абуэлито, почему у тебя волосы как мех?
Дедуля Малыш смеется, словно кудахчет, точно так, как смеется мой Папа.
– Прежде они были такими же, как у тебя. Многие годы. А потом, когда я вышел в отставку, они начали седеть. Сперва я их красил, потому что был очень уж тщеславен. Но скоро прекратил это дело, и они за несколько дней стали белыми, белыми-пребелыми. Словно снежные пики вулканов Попокатепетль и Истаксиуатль, – смеется он. – Знаешь историю этих вулканов-близнецов?.. Неужели не знаешь?!!!
– Никто мне ничего не рассказывает. Говорят, я болтушка и не умею хранить секреты.
– Правда? Ну давай я расскажу тебе одну историю. Про Исту и Попо, Исту и Попо, – говорит Дедуля, беря сигару и глядя в потолок. – Это мексиканская история про любовь. – Он откашливается, опускает сигару и снова подносит ко рту. Чешет в затылке.
– Однажды под небом и на земле жили-были принц и принцесса. Принца звали Попокатепетль. Представляешь, как трудно было его маме кричать ему: «Попокатепетль, Попокатепетль». И потому она звала его просто Попо.
Дедуля замолкает и какое-то время разглядывает пятно на коврике.