Но это не помогает. El estino es el destino. Судьба человека – это его судьба. Приколотая к платью записка с адресом будет утеряна. Ну кто знает, куда она подевалась? И Канделария появится-таки в телевизоре, извергая потоки слез, как в telenovela. Ну кто бы мог подумать! Соленая вода, подобная океанской, будет литься у нее из глаз, Оралия закричит, чтобы Маленький Дедуля пришел и посмотрел, она ли это, Дедуля пошлет Оралию в центр города, чтобы она забрала Канделарию, а ее мама Ампаро, прачка, изобьет ее смертным боем за то, что она так напугала ее, а затем придет и попросит избавить ее от работы у Бабули, потому что ее дочь почти что взрослая и матери приходится быть предельно осторожной, верно? И Бабуля скажет: «Ну да, полагаю, так оно и есть». И Ампаро, и девочка Канделария затеряются где-то в деревне в Наярите, и по возвращении Бабули будет казаться, что земля поглотила их обеих, прачка и дочь прачки исчезли, и никто не знает, где они. И ничего тут не поделаешь.
Но пока Канделария еще не наглоталась Тихого океана и не отослана обратно в Мехико на ближайшем автобусе «Трес Естреллас де Оро». И мы едем в Акапулько в папином универсале, все мы. За рулем Папа. Ужасная Бабуля сидит там, где обычно сидит Мама, потому что ниже ее достоинства ехать не на почетном месте. Антониету Арасели пристроили между ними, потому что она заявила, что ее тошнит, если она сидит сзади. Мама, и Бледнолицая тетушка, и Канделария сидят во втором ряду, у каждой на коленях по «малышу» – Лоло, Мемо, я; Рафа, Ито, Тикис и Тото претендуют на самое лучшее место – то, что сиденьем назад.
– Почему сзади сидят они, а не мы?
– Да потому, что они – шайка malcriados[129], – ответствует Бабуля. – Вот почему. – Она имеет в виду «плохо воспитаны», но на ее слова обращает внимание только Мама.
Мы машем на прощание стоящим в воротах Маленькому Дедуле, Оралии и Ампаро:
– До свиданья! До свиданья!
– Если будем ехать без остановок, то можем добраться туда за семь часов, – говорит Папа.
– Семь часов! Не будет этого, даже если Господь пожелает! Хорошо хотя бы доехать живыми. Не обращай внимание на тех, кто бибикает, Иносенсио. Просто делай свое дело, mijo. Делай свое дело…
В боковом зеркале – прачка Ампаро с лязгом закрывает зеленые чугунные ворота.
17
Зеленый рис
– А потом что?
– Не помню.
– Вспомни, Папа.
– Это было давно.
– Ты был в школе или сидел на дереве? Что ты сказал, когда тебе в первый раз крикнули «Тарзан, Тарзан»? Ты заплакал?
– Ну и вопросы ты задаешь, Лалита. Ну как я могу помнить такие вещи?
– Мы уже почти приехали? – спрашивает Тикис с самого заднего сиденья. – Долго что-то едем.
– Ничего себе долго! – возмущается Бабуля. – Эти шикарные дороги появились здесь благодаря тяжелому труду твоего Дедули. До того путешествие занимало три недели, а теперь всего несколько часов. Представь только, каково бы нам пришлось в жару да с этими жуками трястись на burro[130]. Вот уж намучились бы.
– А я думал, Дедуля был бухгалтером, – говорит Тикис. Ито одаривает его выразительным взглядом, а Рафа толкает локтем.
– Может, и был, но ему приходилось иметь дело с пылью, и джунглями, и москитами, и динамитом, как и всякому, взявшему в руки лопату. Прежде здесь были совсем дикие места. Путешествовали тогда на лодке, или по железной дороге, или на burro, или на спинах индейцев. Рассказывают, китайский император однажды прислал Эрнану Кортесу подарок. Две прекрасные вазы, такие большие, что в них могло спрятаться по человеку. Но испанскому вице-королю пришлось отослать их обратно, и они еще раз проделали по морю весь долгий путь до императорского дворца, представляете? Горные дороги были такими паршивыми, что у него не было уверенности, что вазы переживут здешнее путешествие.
– Бабуля, а почему он просто не сказал, что они разбились, и не оставил их себе вместо того, чтобы отсылать обратно в Китай и обижать императора?
– Ну что за чушь, дитятко! Откуда мне знать?