Во взаимоотношениях с Польшей, убеждает Карамзин императора, голос россиян должен быть «слышнее для вашего сердца». Он призывает: «Любите людей, но еще более любите россиян, ибо они и люди и ваши подданные, дети вашего сердца. И поляки теперь слушаются Александра; но Александр взял их русскою силою, а россиян дал ему Бог, и с ними снискал он благодетельную славу Освободителя Европы».
После чтения «Мнения…» состоялся разговор, долгий и тяжелый.
Два месяца спустя, убирая рукопись «Мнения…» в архив, Карамзин приложил к ней записку «для потомства» об обстоятельствах этого чтения и его последствиях:
«На другой день я у него (императора. — В. М.) обедал, обедал еще и в Петербурге… но мы душою расстались, кажется, навеки…
Потомство! достоин ли я был имени гражданина российского? Любил ли Отечество? верил ли добродетели? верил ли Богу?..
Не хочу описывать всего разговора моего с государем, но между прочим вот что я сказал ему по-французски: „Государь! у вас много самолюбия. Я не боюсь ничего. Мы все равны перед Богом. Что говорю я вам, то сказал бы я вашему отцу, государь! Я презираю либералистов нынешних, я люблю только ту свободу, которой никакой тиран не может у меня отнять… Я не прошу более вашего благоволения, я говорю с вами, может быть, в последний раз“. Но вообще я мало говорил и не хотел говорить. Душа моя остыла… Довольно сказанного для потомства и для сыновей моих, если они будут живы и вырастут.
Прибавлю, что я не изменил скромности: не сказал никому ни слова о нашем разговоре с Александром, кроме верной жены моей, с которой я жил в одну мысль, в одно чувство.
С.-Петербург, декабря 19, 1819 г.».
Александр отказался от восстановления Польши в древних пределах, но, как он сказал в 1824 году, причиной этому были не «слезные убеждения» Карамзина, а «обстоятельства».
В сохранившихся фрагментах десятой главы «Евгения Онегина» Пушкин описывает эволюцию развития декабристского движения от его возникновения до оформления в организацию; он говорит и про события, которые происходили в доме, где жил Карамзин, и про тех людей, которые были его ближайшим, почти семейным кругом. Карамзин если и не знал всего, то о многом догадывался.
(Речь идет о Никите Муравьеве и князе Илье Долгоруком. — В. М.)
Молодым якобинцам, по мере того как в их сердца все глубже входила «мятежная наука», теория ненасильственных преобразований, развиваемая Карамзиным, представлялась не только ошибочной, но и злонамеренной. Менялось и отношение к самому Карамзину. Н. И. Тургенев пишет о своей «антипатии» и «неприязни» к нему; Никита Муравьев, перечитывая его сочинения, замечает: «Так глупо, что нет и возражений», «неправда», «дурак».
Из муравьевско-тургеневского кружка вышел ряд эпиграмм на Карамзина. Скорее всего, это было коллективное творчество, тем более что все они представляют вариации на одну тему. О принадлежности эпиграмм именно этому кружку говорит использование в одной из них слова «хам». Это слово по отношению к людям дворянского, аристократического круга в среде своих друзей-единомышленников было введено в употребление Николаем Тургеневым. Он использовал его в значении человека — раба по духу, вне зависимости от того, к какому сословию он принадлежит. В этом смысле и употреблено это слово в одной из эпиграмм, всего же их известно три.