С ростом конкуренции расширилось поле для критики: появились новые виды карандашей, которые можно было сопоставлять и сравнивать. Особенно пристрастны были основные пользователи — художники и рисовальщики; на их критику было необходимо реагировать, а также устранять недостатки, если это не требовало слишком больших затрат. Этот динамичный процесс в основном шел сам по себе, и в результате появлялись карандаши лучшего качества — или по крайней мере более дешевые. Подобные процессы развиваются по похожей схеме применительно ко всем инженерным разработкам. На заре появления современного карандаша отвечать на вызовы, порожденные воображением, требованиями искусства и ремесла, спросом и предложением, критическими замечаниями и соображениями экономии, приходилось в основном ремесленникам и мастеровым. Поскольку идеальный материал был у них под рукой, естественно было ожидать, что усилия рано или поздно приведут к изготовлению идеального карандаша.
Хотя у изготовителей карандашей, в противоположность историкам, могло бы время от времени появиться желание описать свои продукты и процессы их производства, их письменные свидетельства вряд ли представляли собой образец хорошей литературы, а потому забывались. Свидетельства, дошедшие до нас со времен зарождения карандашной промышленности и современной инженерии преимущественно представляют собой (по крайней мере до XIX века) обрывки каких-то историй, случайно избежавшие уничтожения. Отчасти это объясняется тем, что инженеры времен промышленной революции, как и первые изготовители карандашей, были скорее ремесленниками, нежели учеными. Они размышляли о карандашах с помощью карандашей, и процесс начинал казаться им несущественным сразу после того, как идея воплощалась в артефакте. Безо всяких реальных «ножниц и ластиков» усовершенствованные артефакты становились новым предметом для размышлений, вытесняли предыдущие и заставляли о них забыть. На спинках и задних сторонах многих предметов старинной мебели обнаруживаются карандашные расчеты и эскизы, но эти заметки, как правило, неясные и фрагментарные. Комментарии инженеров, относящиеся к проектированию конструкций и машин — своего рода мебели для цивилизации — также не доходили до публики, если вообще сохранялись.
Разумеется, не документировалось не только изобретение и усовершенствование самого карандаша. На протяжении всего XVII столетия графит из долины Борроудейл использовался все шире, но до нас дошло очень мало сведений о том, как держали куски «черного свинца» при письме и рисовании, как его называли сами пользователи — обо всем этом приходится только догадываться. Мимолетные упоминания не создают цельной картины. Например, в пьесе «Эписин» Бена Джонсона, написанной в 1609 году, один из персонажей так описывает содержимое чьей-то коробки с математическими инструментами: «…его угольник, циркуль, медные ручки и черный свинец для составления карт»[101]. В некоторых более поздних свидетельствах того же столетия, включая запись от 1644 года в мемуарах Джона Ивлина, присутствуют упоминания об использовании для рисования «ручки из черного свинца»[102]. В 1688 году в книге, озаглавленной «Выдающиеся свойства ручки и карандаша» было проведено различие между этими двумя инструментами, и «карандаши из черного свинца»[103] были названы в числе «инструментов, необходимых для рисования». Но при этом перьевую ручку можно было использовать и для рисования, и для письма, а карандаш в основном считался инструментом для рисования, заметок и размышлений. У художников и писателей карандаш мог предварять работу пером, но все чаще в нем видели аксессуар для чтения книг, которым было удобно делать краткие и поддающиеся удалению пометки на полях.
Попытки прояснить историю карандаша осложняются наличием большого числа путаных названий его основного компонента; эта путаница сохранялась еще в XIX веке, и потому непросто установить, что в том или ином случае скрывалось за словами «ручка» и «карандаш». Разнообразные и сбивающие с толку названия карандаша существовали не только в английском языке. Одна из глав книги «Искусство рисования» историка искусств Йозефа Медера, посвященная графиту, предваряется перечнем названий этого вещества в немецком, итальянском, голландском, французском и английском — языках великих мастеров: Bleistift, Blay-Erst, Wasserbley, Blei, Bleifeder, Englisch Bleyweiss, Reissbley — Grafio piombino, Lapis piombino — Potlot, Potloykens — Mine de plomb d’Angleterre, Crayon de Mine de plomb, Crayon de mine, Crayon — Black-lead Pencil, Plumbago[104].