Молодец, папа! Только сейчас понимаю, почему два раза в год ты уезжал в санаторий. Подальше от бракоразводного греха. А у тебя, мама, как-то появился новый знакомый, симпатичный, загорелый, от него попахивало рыбой. Пару месяцев в нашем холодильнике красовались банки черной икры, жирные балыки, в морозилке куски свежего осетра. Позже, его как браконьера поймали с поличным. Папа, вернувшись домой, основательно вымыл холодильник…
Нет, мама, ты всегда была вне подозрений. Ни одного лишнего слова о себе. Но… помню, мы тогда жили уже в Крыму, тебя часто подвозил худощавый, высокий, на грека похожий мужчина. Ты говорила: «…это с работы». Но он так смотрел на тебя… если, это было всего пару раз, то ты, мать – святая.
А дочка, видать, в отца пошла… А уж внучка рывок сделала – пальцы на руках и ногах посчитаны. Раскрепощение всех крепостей. Но речь – о другом. Что в городе Волжском, что в поселке Черноморское продолжалась старая история. Предоставленость самой себе. Научить усидчивости, пробудить склонность к творчеству – ты, мама, прости, палец о палец не ударила. Ни шить, ни вязать, ни даже рисовать. Мои дни рождения, совпадавшие с твоими партсобраниями, были будничными. Праздником не пахло. Коммунистическая партия – наш праздник! Партия – наш рулевой! Твоя жизненная энергия подпитываясь идеей всеобщего равенства и счастья, казалось, неиссякаема. Разрываясь между работой, домом, дачей, ты удивительно быстро восстанавливалась. Любила книги и музыку. Меня с Тоней, ты, мамочка, конечно, тоже любила – в редкие часы близости от тебя всегда веяло теплотой, пахло печеными пирожками…
Но… я продолжала расти как придорожная трава. Наверное, поэтому, часто попадалась тебе под руку (при всей изящности, руку – тяжелую…). Счастье – в то время не было наркоты, о проституции знали понаслышке. Неглупая, я слыла хронической троечницей в школе. Какой там институт! Спасибо папе, умел заводить связи. Устроил дочку в училище на фармацевтическое отделение. Не куда-нибудь – в Ялту. Жемчужина Крыма. Конкурс – тринадцать человек на одно место, но батя!.. Сочинение я писала под диктовку председателя экзаменационной комиссии. Задачи по химии решил за меня какой-то доцент. Первый год была на грани отчисления, пропускала лекции. Ялта – город вечных соблазнов. Бары, сигареты, мальчики… ходила по острию…Слава богу, ангелы-хранители мои пахали тогда в две смены, уберегли девушку. Вмешался отец (пара вразумительных бесед). Я взялась за ум. А потом – а потом «суп с котом».
«Говорила мама мне про любовь обманную…» Ты, мамочка, со мной об этом ни гу-гу. Слово «презерватив», видать, резало твой утонченный слух активистки компартии. Как сказала одна дура по телеку: «У нас в СССР секса нет!». Впрочем, я тебя, мама, не виню. Сама сто раз говорила своей дочери о том о сем – без толку!.. Сколько слез пролито, сколько потрепанных нервов…
Стоп, мама. Я помню, ты мне в детстве да и в юности, ругая за непослушание, под горячую руку кричала: «Чтоб тебе твои дети всегда так делали!!!» Так они – делали. Только в пять раз больше. Эх, мамочка ты моя, мама…
Первый год, только овдовев, ты еще держала коней в упряжке. Соблюдала правило «о покойниках хорошо, или никак…» Помогали стены старой квартиры, где каждый гвоздь забивался отцом. Но на новой квартире (старую ты продала, чтоб помочь мне с кредитами…) твой язык развязался:
– Крови мне Лев попил… Да ты хоть знаешь, как гулял твой папенька? Да что ты можешь знать?! Я тобой на шестом месяце, мы тогда в Абхазии жили, а он шуры-муры с женой майора водил! Под ручку с ней по парку. А в Волжском сколько у него сучек было?! А о курортах вообще не говорю. В год по несколько раз уезжал, говорил, позвоночник лечит. Простатит свой лечил! А я… да ты знаешь, как я первый раз оргазм испытала? К гинекологу пошла, с гормонами что-то не то, усы стали расти. А врач молодой, после института, вколол мне лекарство. Да с дозой перегнул. Я такое испытала! Матка – ходуном, такой оргазм! С меня текло… Все твой отец – я не жила как женщина. Это ты… вся в отца. А ты вообще знаешь, что у тебя, кроме Тоньки, сестра есть?! Папочка ваш в сорок третьем на фронте любовь крутил с медсестрой. И ведь молчал сколько! Дочка его, ей лет двадцать тогда было, нашла нас, приезжала… Хорошо, он на лечении в Трускавец укатил, я с ней сама потолковала, подробности узнала. Таней звали. Больше не приезжала.
– Мам, ты чего?.. Вы ведь последние годы жили душа в душу.
– Мы делали вид! А знаешь, когда дня два оставалось до смерти, уже в больнице он мне сказал: «Ты, знаю, обо мне плакать не будешь». Ненавижу!..
Восьмидесятитрехлетняя, с разбитыми падагрой ногами, она передвигалась по комнате, стуча палкой. Как лунь седая, коротко стриженная, с трясущимися руками, перекошенным морщинистым лицом – моя мама, мамочка».