Итак, спасибо тебе, внучка, за вопросы: «Когда и где?», а не «Как?». Ты словно чувствовала, что для меня проще определить конкретное место, где впервые сердце не просто екнуло, а чуть ли не захлебнулось повышенной порцией особого ощущения…
На вопрос: «Как полюбила?» в ответ я бы, пожав плечами, развела руки: «Да, бог его знает… взяла и полюбила…»
Когда полюбила? Теперь, спустя много лет, девочка моя, я знаю точно – в тот момент, когда не просто поняла – кожей ощутила, что могу безвозвратно потерять…
Ты наверняка хочешь подробностей. Да и мне самой полезно освежить память, оказаться в том нужном месте в нужный час, где посчастливилось прочувствовать нечто такое…как фундамент для всего дальнейшего…
1979 год. Декабрь, две недели до Нового года. Мы с Ильей и почти годовалой Никой возвращались из отпуска. Самолет «Симферополь-Магадан» для заправки топливом сделал посадку в Якутске. Приземлились, и началась пурга. Как сейчас помню, здание аэропорта в то время небольшое, серовато-грязное. В зале ожидания народу понабилось: задержка самолетов сразу пяти рейсов. О свободных сидячих местах даже не мечталось. Люди сидели кто на чемоданах, кто на полу, подстелив журналы, газеты. Входная дверь в клубах морозного пара постоянно открывалась. Курить народ выходил на улицу, там же и туалет. А пурга усиливалась…
Меня с дочкой сразу направили в комнату матери и ребенка. Переполненную. Душную. На веревках сушатся застиранные пеленки. Памперсов, впрочем, как и много чего другого, Олечка, еще не было… Это сейчас для матерей с детьми в аэропортах зеленый свет. А тогда… вымученный вид женщин, надрывный кашель плачущих детей, молоденькая медсестра в маске, с воспаленными от усталости глазами. Мне указали на стул около батареи. Положив конверт со спящей дочкой на колени, я на полчаса отключилась. Не заметила, как, разворошив детское одеяло, она сползла и шмякнулась на кафельный пол. Минут десять оглушающего рева – крик твоей мамы, Оля, помноженный на плач других проснувшихся младенцев. Детей кое-как успокоили. Нет худа без добра – на огражденной сеткой кушетке потеснились, давая место для Ники. Под утро я попросила медсестру присмотреть за ней, а сама скорее в зал ожидания. Илья с вечера заглянул один раз и все. Прошлась по рядам сидячих мест. Разглядывала кучки спящих на полу людей. Всматривалась в лица стоящих около кассы, справочного бюро. Ильи нигде не было.
На мое уже плачущее: «Вы случайно не видели мужчину молодого, высокого в песцовой шапке – ушанке?» люди устало качали головами. Кто-то посоветовал зайти в комнату милиции, там могли объявить по громкоговорителю. И три раза с интервалом в двадцать минут по залу ожидания и на улице охрипший голос оповещал: «Илья Звонарев, вас просят подойти к справочному бюро. Вас разыскивает жена». А от Ильи ни слуху ни духу.
Ты, Оля, конечно, еще не понимаешь, что такое «ни слуху ни духу». Это, девочка, когда выть хочется по-собачьи… Казалось, окружающие люди отводят от меня глаза. Женщины в комнате матери и ребенка заставили выпить чаю и что-то съесть. Два раза подходил милиционер, уточнял какие-то детали…
Господи, хорошо Ника, накричавшись, спала. И я опять и опять ходила, расспрашивала людей, и казалось, что от меня уже шарахаются…
– А ты, дочка, успокойся,– старая якутка-уборщица, подметавшая рядом пол, пристально посмотрела мне в глаза.
– Ты молиться-то умеешь? А ну давай вместе, повторяй тихонько, – и, взяв за руки, замкнув пространство между нами, на своем языке она чуть слышно как бы запела. А я, улавливая окончания гортанных незнакомых слов, так же тихонько повторяла…
Потом еще какой-то бородатый, на старца похожий мужчина протянул мне два яблока:
– Гони, девонька, от себя мысли дурные. Пурга, говорят, еще сутки будет. Вот муж твой в город и уехал, в гостиницу. Тут, сама видишь, негде приткнуться. Люди бродят как тени, с ног падают. В гостинице он, дочка, больше быть ему негде.
Я слегка успокоилась. Да и Ника проснулась – кормить, подмыть… забылась я немного.
А к обеду пурга вдруг стала стихать. Народ зашевелился. Объявили посадку. Сначала «Якутск-Москва», потом еще один московский борт. Половина зала опустела. Объявили и нашу посадку на Магадан. Люди, кто уезжал ночевать в гостиницы, вернулись. А Илья как испарился…
И последний раз, Олечка, взяв Нику на руки, я пошла по залу. Ноги мои подкашивались… Опухшими от слез глазами вглядывалась я в людей, редко сидящих на лавках. Во втором ряду, у самого края, прислонив голову к стене, спал мужчина. Я сначала узнала шапку. Лицо Ильи – вытянутое, осунувшееся от усталости, заросшее щетиной, казалось, чужим, неузнаваемым… Но до потрясения – любимым…