– У тебя к-к-кухня летняя сгорела!
Обугленные стропила крыши. Тошнотворный запах оплавленного сайдинга. Почти что выгоревшая дверь, за которой просматривалась жуткая чернота…
– Лена, ой как горело! Я как увидела – сразу в пожарную звонить! Ветер поднялся! Хорошо, на дом не перекинулось! А ты знаешь, что это твоя Ольга?! Она там с какими-то парнями разожгла костер в огороде. Я крикнула: «Вы чего творите?!». А они мне: «Мы шашлыки жарить будем». Я потом в дом ушла. А через полчаса глядь в окно, а у тебя уже полыхает. Может, ветром от костра… А может, и специально – окно-то в кухне разбито… может чурку горящую и закинули…
Елена, оцепенев, молчала. В голове пульсировала мысль: там, на кухне, вся рукопись, компьютер… И в то же время, странное дело, она спиной ощущала Ольгин взгляд. Будто внучка была где-то рядом.
На вопрос приехавшей полиции: «Какая причина пожара?» – Елена даже не раздумывала: « Забыла выключить электроплитку». Пенсионерка, с памятью проблемы, и все такое. Внучка? Боже упаси! Хорошая девочка, в школе отличница… Соседка говорит? Ошиблась, да и очки носит – подслеповата. И соседка, притихнув, в знак согласия кивала головой…
***
-Ильдус, ты сам говорил – надо или выкрасть у бабки роман, или поджечь ее! Вот мы кухню и подожгли,– У Ольги от возбуждения лихорадочно горели глаза.
– Ой, кажется, мама с работы пришла, – девочка кинулась к матери:
– Мама! Тебе нечего теперь бояться. У бабки все сгорело! Никто про нашу жизнь ничего не узнает. А ей так и надо! Вот и Ильдус говорит.
– Боже, что вы еще натворили?– Ника, сбросив туфли с ног, поставила пакеты с продуктами на стол. Мешковато опустилась на стул.
– А ничего. Остались от козлика рожки да ножки. Ты вот на, прочитай,– Ильдус протянул жене тетрадный листок:
– Мальчишки вчера к ней в гости ходили. Она им бумагу, карандаши дала, чтобы рисовали. А этот листок Маратик со стола случайно взял. Тут много чего непонятно, обрывки, но – концовка! Ты прочти, что тебя в ее писанине ждет. Хороша мать… Да ее в психушку надо,– от возмущения лицо, шея Ильдуса покрывались красноватыми пятнами.
На одной стороне тетрадного листа неровным почерком наброски какого-то текста. На другой – нарисованные детской рукой танки. Ника вышла во двор:
– За мной не ходите!
На крыльце табуретка – села. Прикусив от волнения губу, стала читать. Кое-где строки зачеркнуты, похоже на стенографию – рука матери старалась успеть за быстро следующими мыслями. Обычное дело, когда пишется на одном дыхании.
Острый ум Ники с какой-то жадностью, будто делая что-то запрещенное, ощупывал глазами каждое слово – старался восстановить общую картину. Наброски текста, действительно, содержали в себе концовку рукописи матери:
« …Что еще такое должно произойти между мной и Никой, чтобы рассыпалась стена хронического противостояния? Чтобы обнулились последствия разбитой сахарницы… сколько же можно «сено-мочало, начинай сначала»! Тупиковое, неблагодарное дело: в следующем воплощении снова притираться друг к другу, выставлять счет, кто кому что должен…
И какие молитвы, дополняющие «Отче наш… прости долги наши, как и мы прощаем должников наших…», надо мне включить, чтобы дочь не попала в ДТП? А с другой стороны, может, и надо Веронике, заигравшейся в игру «потеряй маму», вылететь на скамейку штрафников? Конечно, Господи, помилуй – кровожадный вариант исключен! Вполне достаточно дней на пять просто выпасть из привычной жизни. Под капельницами, искусственным дыханием отлежаться в краткосрочной коме. Включить защитную функцию организма от навороченных глупостей. Войти в программу обновления. Говорят же люди, вышедшие из комы, о собственном преображении. Да и окружающие их восторга не скрывают «Ой, был такой гад, жмот, а сейчас, ну хоть молись на него…»
А посему, житель дурдома, да найдет тебя спасительная кома. В клинической смерти побегаешь ты по тоннелю, в конце которого ярчайший Свет. Хоть на мгновение впустишь Его в себя. Пройдет Свет сквозь мозг, сердце, обогащая генетическую структуру крови. Обновит иммунитет. Никакая зараза отныне не страшна. Прощай, карантин для родственников…»
Прочитав, Вероника минут пять сидела на табуретке, неотрывно смотря в одну точку. А именно в щель от выломанной доски забора между двумя домами: ее и родителей. Просвет выходил на открытое окно родительской столовой. Ника потянула носом – слегка пахло краской. Штор на окне не было. Дочь видела, как мать ужинала: намазывала масло на хлеб, размешивала сахар в кружке. Потом мама потянулась к телефону. Поговорив с минуту, кивая головой в знак согласия, она вдруг рассмеялась. Ника, давно не видевшая, как смеется ее мама, внезапно поймала себя на том, что тоже улыбается.