Ученые говорят о работе, обсуждают план напихать в голову подопытной побольше позитронных трассеров, чтобы уточнить некоторые аспекты «эффекта» – но из того, что они говорят, я не могу извлечь даже намека на то, каким образом возникает сам «эффект». По Квай, счастливая и усталая, сидит рядом, время от времени вступая в разговор. Ее научный жаргон еще похлеще, чем у остальных.
В лифте она говорит:
– Ну, по крайней мере теперь ясно, что я настоящая.
– Не понял.
– Не контрольный экземпляр. А разве вы не знали, что по утрам другой доброволец занимался тем, что точно так же считал ионы на той же машине Штерна-Герлаха? Но у одной из нас был плацебо-мод, у другой – настоящий, и только компьютеры знали, у кого что. Бедняжка! На месте этой женщины я бы, наверное, была в бешенстве – представляете, пройти через такие мучения, и впустую. – Она смеется. – Может быть, именно это и нарушило равновесие? Может быть, поэтому я и не контрольный экземпляр?
Я отвечаю ей недоуменным взглядом, в ответ она улыбается, ясно, что она шутит, но смысл шутки от меня ускользает.
Мы высаживаемся на тридцатом этаже. По Квай говорит, что она слишком устала и не хочет есть. Как обычно, я тщательно обыскиваю квартиру. Она вздыхает:
– Послушайте: допустим, что какой-нибудь конкурент ПСИ узнал о нашем проекте и даже сумел добраться до файлов, в которых записано, у кого из добровольцев настоящий мод, – неужели вы всерьез думаете, что одного из нас могут попытаться похитить? Ведь с этим будет столько хлопот...
Ну, положим, МБР не испугалась хлопот по похищению Лауры, и как раз для того, чтобы заполучить те самые способности, которыми теперь владеет По Квай. Но упоминать МБР запрещено, а По Квай не знает ничего о Лауре – судя по некоторым ее замечаниям, она думает, что мод был от начала до конца разработан с помощью компьютера.
Я пожимаю плечами:
– Я почти уверен, что они скорее стали бы охотиться за описанием самого мода, но...
– Вот именно! Ведь это в тысячу раз проще, чем кого-то похищать, потом сканировать...
– Не думайте, что это описание никто не сторожит. Поэтому нельзя делать вариант с похищением слишком заманчивой альтернативой, понимаете? Так что я считаю, что усиленная охрана здесь очень к месту. Никто не знает, как далеко могут зайти конкуренты. Не знаю, каков будет долгосрочный коммерческий эффект от этой штуки, но... посчитайте, сколько вы могли бы, например, выиграть в казино – всего за один вечер.
Она смеется:
– Вы знаете, сколько атомов в паре игральных костей? Вы хотите, чтобы я усилила сегодняшний результат примерно на двадцать три порядка!
– А электронные устройства? Покерные автоматы?
Она весело мотает головой:
– Исключено.
А как с открыванием замков? Может быть, и на это нет шансов. Может быть, Лаура научилась совершать такие подвиги лишь после тридцати лет тренировок. Мод, который стоит у По Квай, – это только прототип, с которым можно сделать первые шаги. У Лауры огромный опыт, которого нет у По Квай. Но тем не менее По Квай имеет право знать правду о таланте, который ей достался, – ведь чем больше она знает, тем большего сможет достичь. Не может быть, чтобы высшие интересы Ансамбля требовали скрывать от нее происхождение и потенциальные возможности мода. Впрочем, это приказ, а приказы не обсуждаются. Но мне совершенно ясно, что это глупый приказ.
Она плюхается на кушетку, потягивается, потом смотрит на меня с укором:
– Мы только что совершили величайший за сто лет прорыв в науке, а вы толкуете о каких-то покерных автоматах.
– Простите. Азартные игры – первое, что пришло в голову. Я как-то не задумывался о более благородных применениях телекинеза.
– Телекинеза? – Она вздрагивает. Затем нерешительно добавляет:
– Ну да, наверное, пресса именно так это и назовет. Если, конечно, мы когда-нибудь избавимся от этой дурацкой секретности и опубликуем наши результаты.
– А как полагается называть ваше открытие?
– Ну, скажем, «нейронное линейное разложение вектора состояния с последующим сдвигом фаз и целенаправленным усилением заранее выбранных чистых состояний». – Она смеется. – Вы правы, надо придумать что-нибудь более броское, а то журналисты исказят смысл до неузнаваемости.
– «Чистые состояния»? Это что-то из квантовой механики?
Она кивает:
– Вы правы.
Мне кажется, она думает, как бы объяснить мне это подробнее, но я ошибся, она просто собиралась зевнуть. Тем не менее я уверен, что, стоит мне только спросить, и она с радостью все расскажет. Просто спросить: а как все-таки работает этот мод? В чем тут фокус? Какой такой секрет составляет самую суть Ансамбля? Короче говоря, для чего же я живу на свете?
Она говорит:
– Ник, я так устала...
– О, простите. Конечно. Спокойной ночи, до завтра.
– Спокойной ночи.
Я сижу в прихожей, исправно наблюдаю за входной дверью... и в три пятьдесят две ловлю себя на том, что прислушиваюсь к непрекращающемуся писку псевдонасекомых, и этот писк меня раздражает. Совсем чуть-чуть, но определенно раздражает.
Я пытаюсь снова погрузиться в сторожевой режим. Вместо этого я замечаю, что мне скучно. Потом добавляется еще и беспокойство. В двадцатый раз за эту неделю я запускаю диагностику «Н3» и получаю все тот же результат:
<ОШИБКИ НЕ ОБНАРУЖЕНЫ>
Что со мной творится?
Это не болезнь. Все моды заявляют, что они исправны, и даже если системы проверки сами испорчены, трудно представить, что случайное повреждение нейронов могло привести к такому осмысленному результату, как генерация ошибочных отчетов об исправности.
А что, если повреждения не случайны? Что, если враги Ансамбля заражают службу безопасности наномашинами? Но такая тактика была бы абсурдной. Зачем медленно разрушать наши моды, давая нам время обдумать симптомы? Несравненно разумнее было бы встроить нам марионеточные моды, сначала – в пассивном состоянии, чтобы избежать субъективных ощущений, а потом включить их, дистанционно, все вместе и, в нужный момент.