Стволом пистолета я показываю Лу на стул:
– Сядь сюда. Боюсь, мне придется связать тебя, чтобы спокойно избавиться от этой дряни.
– Ник, прошу тебя, только...
Ровным голосом я говорю:
– Слушай внимательно. Если ты будешь мешать, мне придется убить тебя. Не ранить, а убить. Чтобы ты случайно не расколотил тут всю посуду. А теперь иди и сядь на стул.
Он нерешительно делает движение к стулу, потом останавливается. Внезапно я замечаю, что он ближе к столу, чем мне сначала показалось. Если он сделает шаг, то сможет дотянуться до колбы рукой.
Он говорит:
– Только об одном тебя прошу – вдумайся в то, что я сказал. За пределами Пузыря должны быть состояния, полные самых невероятных событий! Чудеса. Сны...
Его лицо буквально светится в экстазе, куда только делась обычная гримаса озабоченности и отвращения к самому себе. Может быть, ему удалось наконец разделаться с двоемыслием, и больше не существует той части его сознания, которая понимала, что «истинный Ансамбль» есть всего лишь нейронная аберрация? Может быть, мод верности окончательно уничтожил прежнего Лу Кью Чуня?
Я очень мягко и спокойно говорю:
– Лично мне чудес уже вполне достаточно. Больше я просто не выдержу.
– ...и обязательно должны быть состояния, где твоя жена...
Я обрываю его:
– Так вот к чему весь этот «рай земной» и прочий бред? Эмоциональный шантаж! – Я устало смеюсь. – Как трогательно. Да, моя жена умерла. А ты знаешь, что мне на это на-пле-вать?!
Он явно потрясен. Наверное, это была его последняя надежда сломить мою решимость. Он смотрит мне в глаза и неожиданно спокойным, почти смиренным тоном говорит:
– Это неправда.
Он делает стремительный выпад, выбросив вперед правую руку. Я прожигаю дырку в его черепе, он клонится набок и рушится на пол, слегка толкнув стол.
Колба остается на месте, магнит продолжает бесшумно вращаться.
Обойдя вокруг стола, я сажусь на корточки рядом с трупом. Рана прямо над глазами, края отверстия обуглены, отвратительно пахнет жареным мясом. Резко подступает тошнота. До сих пор я еще никого не убивал, и даже не стрелял из пистолета и не подходил к трупам без настройки. Я не должен был до этого доводить. Мне надо было быть осторожнее.
Ведь он-то сам, черт бы его взял, ни в чем не виноват. Виноват Ансамбль. Виновата Лаура. Ничего себе – холодный исследователь, пассивный наблюдатель. Уж кто-кто, а она хорошо знает, что такое невозможно в принципе.
Мне надо было действовать осторожнее – во-первых, сразу отогнать его подальше от стола...
Может быть, я так и сделал.
От этой мысли у меня по коже пробегают мурашки. Может быть, я так и сделал. Ну конечно, наверняка я так и сделал. Кого же теперь выберет мое размазанное «я» – меня, или моего кузена, у которого хватило ума делать то, что нужно?
А кого я хочу, чтобы оно выбрало?
Я гляжу сверху вниз на окровавленное лицо Лу. Я почти не знал его – а с другой стороны, чем мне придется пожертвовать, чтобы воскресить его из мертвых? Всего лишь двумя минутами моей жизни. Это будет краткий миг амнезии. Пустяк в сравнении с теми часами, которые за всю жизнь исчезли из моей памяти – стерлись без малейшего следа, как будто их никогда не было. А сколько моих виртуальных «я» умерли в то время, когда я был под настройкой, чтобы реальным оставался тот, кто принимал оптимальное решение? Так что дело привычное – я всю жизнь умирал ради того, чтобы все шло как надо.
Право на решение мне не принадлежит, но, вызывая «Гипернову», я громко шепчу:
– Выбери кого-нибудь другого. Пусть выживет он. Мне все равно.
Я нажимаю кнопку «ВЫКЛЮЧИТЬ».
...и ничего не меняется (как и следовало ожидать). Я подхожу к единственному в комнате стулу и тяжело опускаюсь на него. Карен молча стоит рядом, и это успокаивает.
Через пятнадцать минут – любому, кто работал более грамотно, чем я, этого хватило бы, чтобы привязать Лу к стулу и схлопнуться, – я вызываю «Шифроклерка». «Доктор Панглосс» подскажет мне, что делать с колбой самой заразной на свете культуры простейших.
– Только об одном тебя прошу – вдумайся в то, что я сказал. За пределами Пузыря должны быть состояния, полные самых невероятных событий! Чудеса. Сны. И обязательно должны быть состояния, где твоя жена до сих пор жива.
На мгновение его слова зачаровывают меня, но...
– Ты не можешь знать это наверняка. Ты не можешь знать, что создатели Пузыря – люди. Все это только спекуляции.
Не обращая внимания на мои слова, он тихо повторяет:
– Вдумайся в это.
Я невольно повинуюсь. Если представить, что Карен жива, то... Не будет больше галлюцинаций, вызванных модом, не будет этих солипсистских шаржей. Вернется вся наша с ней жизнь – пусть вместе с прежними трудностями и промахами, но по крайней мере настоящая, реальная жизнь.
Эти мысли приводят меня в ужас. Голова идет кругом. Так вот какова цена избавления от мода верности? Допустим, с недавних пор любые моды вызывают у меня отвращение – но ведь «Карен» должна была по-прежнему делать подобные сантименты физически невозможными.
Не надо его слушать. Надо заставить его заткнуться. Я говорю:
– Даже если ты прав, что это может означать? Для меня это никогда не станет реальностью. Чистые состояния расходятся, расщепляются, но никогда не соединяются друг с другом.
– Как только мир перестанет схлопываться, все станет возможным, – говорит он с блаженной улыбкой. – Схлопывание является причиной асимметрии времени. Ты сможешь проскочить обратно в прошлое, туда, где она еще жива...
Я качаю головой:
– Нет. Это сделают некоторые мои версии, но далеко не все. Получится хаос, безумие. Создавать миллиарды копий самого себя, чтобы горстка их смогла добиться того, чего я хочу – так жить невозможно!
«Невозможно?» А ведь сегодня ночью я поступил именно так.
Помедлив, он говорит:
– Значит, ты действительно не хочешь, чтобы кто-то – кто-то, в кого превратишься ты – смог вернуться в ту ночь, когда она умерла? Вернуться и все исправить?
Я открываю рот, чтобы сказать «да, не хочу», но вместо этих слов у меня вырывается какой-то звериный вой.