Тот день был тяжелым. И Томка не подкачала. Она не испугалась ни изувеченных тел, ни огня, только с тревогой поглядывала на Павла, словно пыталась угадать, чужая ли кровь на нем или успел пораниться и ладони вымазаны в его собственной. Тогда они добрались до тестя затемно. Майор точно так же поднял блок штакетника, запустил машину во двор, а потом вынес из дома старый матрас и в летнем полумраке мотнул скуластым лицом в сторону баньки. Вода в черной железной бочке над душевой не успела остыть после жаркого дня. Томка гоняла в ладонях потрескавшийся брусок коричневого мыла и яростно натирала спину Павла куском жесткого поролона. Он жмурился под горячими струями и думал, что если и будет в его жизни хотя бы еще несколько таких вечеров, то памяти о пережитом ему хватит на долгую старость. В кособоком строении пахло полынью и гнилым деревом. Тома натянула на матрас ветхую простыню, напихала в наволочки пересушенных на солнце половичков, бросила сверху плед, который Павел всегда возил в багажнике. И позвала:
— Иди сюда.
Точно так, как и в их первую ночь, когда он вышел из душа и увидел ее, изогнувшуюся посредине его огромной кровати, положившую подбородок на руки, поймал взгляд, которым она готова была его высматривать столько, сколько нужно.
Димка Дюков долго не решался спросить о том, что его мучило. Томка уже бросила съемную квартиру и со скромной коллекцией платьев перебралась к Пашке, да и сам Димка успел напиться на свадьбе друга и толкнуть речь, что именно из-за негодяя Шермера он останется холостяком на всю жизнь, но решился спросить приятеля о главном, для него — Дюкова — главном, едва ли не через полгода.
— Паш... — Димка поморщился, пригладил волосы, кашлянул, сморкнулся и все-таки, махнув рукой, спросил: — Только не обижайся. Не ради любопытства. Ты понимаешь, эта твоя Томка для меня — как инопланетянка. Ну словно какой-то третий пол. Неведомое существо. Вон даже говорит с каким-то акцентом. Поэтому я и рискую нарваться собственным носом на твой кулак. Я ж Костика расспрашивал. К ней многие подкатывали, в том числе и такие, до которых не только мне, но и тебе расти и никогда не дорасти. Однако вот выбрала она тебя. Поэтому ну ладно, будь что будет, но спрошу. Какая она? Какая она в постели? Взлетает по ночам и кружится у тебя под потолком? Или, может быть, ты набираешь ванну воды, растворяешь там морскую соль, а она превращает тебя в дельфина, и вы плещетесь до утра? Что она такое, Паш? Не дай умереть от жажды знаний!
— Обычная баба,— несколько грубовато оборвал приятеля Павел,— Ты ведь не ждешь от меня отчета, лоции по ее телу? Она самая обычная, понимаешь? И отличается от всех прочих женщин, хотя бы от тех, которых я знал близко, только тем, что она — единственная. Для меня — единственная. Понимаешь?
— Понимаю,— почесал тогда затылок Димка и добавил, отпрыгивая от брошенного в него кома промасленной ветоши: — Хотя от лоции по ее телу тоже не отказался бы.
Павел медленно вышел на середину комнаты и огляделся. Кроме неубранной постели, полотенца и приоткрытой двери, ничто не бросилось в глаза. Он подошел к брошенному лежбищу, наклонился, почувствовал запах ее тела, закрыл на мгновение глаза, унимая головокружение. «Отчего ты жмуришься?» — смеялась Тома, когда он приближался к ней, гладил ее кожу, дышал ею. «Высоты боюсь,— серьезно отвечал он.— Я не умею летать. А когда я с тобой, мне кажется, что я лечу»,— «Ты умеешь летать,— отвечала Тома и повторяла: — Умеешь».
«Все»,— неожиданно пришло в голову Павлу.
Так неожиданно, что он даже вздрогнул и огляделся. Слово будто прозвучало в пустой квартире. Павел оторвался от постели, вновь огляделся, стараясь заметить хоть что-то. Подобрал с пола полотенце, нажал кнопку автоответчика. Он был почти пуст. Один за другим прозвучали два недоуменных монолога Костика, затем полное сарказма восклицание Томкиной сменщицы Людки: «Ну спасибо тебе, подруга, за две смены подряд!» — и все.
В гардеробной на полу валялось платье. Павел поднял его, повесил на плечики, провел рукой по набору Томки- ных одеяний. Их было не так много, но каждое казалось на ней неповторимым и пошитым именно для нее. Поначалу Павел даже удивлялся, что девчонка, которая была абсолютно равнодушна и к одежде, и к украшениям, умела их носить, как никто.
Платья вроде бы все остались на месте. Павел открыл шкаф, пригляделся к стопкам белья. Он не мог сказать точно, но его словно стало меньше. Он еще раз погремел плечиками, сдвинул в сторону панель, прикрывавшую семейный тайник. Прихваченная резинкой пачка купюр не стала тоньше. Затем метнулся в ванную. Зубная щетка Томки исчезла. Не было и ее камуфляжа, брезентовой сумки, ботинок и его дробовика. Пришлось вызвонить Жору.