Первые две недели была сосредоточенна полностью на Ксюше. И на своих переживаниях: любит – не любит?… Но однажды вечером (как раз после того, как Ксюша сказала мне про “скорые помощи” в нашем дворе) я подошла к окну и стала смотреть…
Я подошла к окну и стала смотреть. Это была очень тревожная ночь. “Скорые” въезжали во двор одна за другой и на большой скорости мчались к разным корпусам.
Одна подъехала к нашему корпусу – к дверям реанимации. Она ещё ехала, а из дверей реанимации уже выбежали врачи, три человека в белых халатах, мужчина и две женщины. Была холодная октябрьская ночь, ветер нёс по тротуару вороха листвы, “скорая” ещё ехала – а к ней уже бежали люди в белых халатах… Меня это видение поразило.
В эту минуту я вышла из кокона своих переживаний – и увидела то, что вокруг нас. Я, наконец, осознала (только в эту ночь!) – то, что под нами реанимация.
…Двое мужчин выгрузили из “скорой” носилки и понесли их к дверям – а рядом с носилками бежали врачи, щупали больному пульс, обменивались на ходу информацией с врачами “скорой”…
Я так разволновалась, наблюдая эту картину из своего окна, что не могла потом уснуть до утра. Благодарила Бога за то, что мы здесь, а не этажом ниже. Думала о том несчастном, за жизнь которого сейчас шла борьба. Теперь я поняла, наконец, чьи крики доносятся порой до меня по ночам…
Думала об этих женщинах в белых халатах, выбегающих ночью навстречу “скорой”…
Сейчас там, внизу, – боль, кровь, стоны, – а для них это обычная работа. Господи, какое сердце, какие нервы нужно иметь, чтобы выбрать такую работу!
А ещё я думала о том, какими же они приходят потом домой, эти женщины? И есть ли у них после всего силы вести домашнее хозяйство, любить своих мужей, улыбаться своим детям и радоваться жизни?…
А на следующую ночь мы смотрели в окно вместе с Ксюшей.
Я закутала её в одеяло, мы уютно устроились на моём топчане и долго-долго (все в отделении уже спали) смотрели в тёмное окно, полное тревоги, шороха шин и огней…
“Едет! Ещё одна!” – вскрикивала шёпотом Ксюша.
…А потом Ксюша захотела арбуз. И мы ели его в темноте, почти наощупь, Ксюшу это почему-то очень веселило. Она сказала: “Давай запомним, как мы ночью ели арбуз! Мы ещё никогда не ели арбуз ночью”.
Выписали Антошу. Ура! Перед уходом он хотел взглянуть на Ксюшу, соскучился. Мы-то с ним всё же виделись каждый день и общались, а Ксюньку он видел только разок в окошко. В тот раз он забрался на ясень – и они покуковали друг другу сквозь решётку…
А сейчас он приставил к стене лестницу (она валялась под окном – ремонт), и решил подняться к нашему окну. “Хочу на Ксюньку поглядеть!” Лестница была хлипкой, совершенно ненадёжной, и я испугалась.
“Не надо! Сынок, не надо!” – просила я его.
“Почему, Лисичка? Прикол будет!” – и он уже ступил на эти хрупкие ступени…
“Не надо нам твоих приколов!…” – закричала я, вне себя от страха, что лестница сейчас проломится – и он рухнет.
Антошино лицо, такое весёлое и задорное, тут же померкло. Обиделся. “Ах, не надо?…” Он бросил лестницу под окно – и стремительно пошагал прочь от нашего окна. Милый, любимый, родной мой мальчик, я не хотела тебя обидеть! “Антоша! Антоша, вернись!” – кричала я, но ветер заглушал мои слова, и он уходил всё дальше и дальше… “Почему Атося ушёл?…” – плакала Ксюша, прижавшись лицом к решётке.
“Молодой человек, вас зовут, вернитесь!” – крикнул мужчина, чей-то отец, стоящий под соседним окном. – “Вернитесь, молодой человек!”
Наконец, услышал. Вернулся.
Зарёванная Ксюша прилипла личиком к решётке.
“Сынок, как ты мог?!” – “А что?” – смотрел непонимающе.
“Как ты мог не попрощаться с Ксюшей?”
“Ты же сама сказала: не надо!”
Колючий, обиженный взгляд. Господи, совсем ребёнок ещё. Из-за такого пустяка обидеться! Обидеться до такой степени, что без оглядки причинить боль другому. Тому, кто слабее. Тому, кто ни в чём не виноват.
“Прости, сынок, я не хотела тебя обидеть”.
“Ну, и вы с Ксюшей меня простите…”
Вроде помирились. А в сердце – боль и горечь. Господи, как легко рушатся мостики понимания между людьми!… И кто подкладывает мины под эти мостики?
Что же, так всегда и будет теперь – все наши недоразумения будут ударять по Ксюше?…
“Ну, пока!” – ему, вырвавшемуся на свободу, уже не терпелось идти.