Впрочем, вернемся к нашему беркуту. Самое время, кстати. Потому что именно в это время в размеренной жизнедеятельности людей наступили резкие и, очень обеспокоившие беркута, перемены. Внизу, в Ущелье, в одночасье рухнул привычный миропорядок. Никто больше не выходил в поля на привычные работы. В поведении людей появилась нервозность, страх и беспорядок. Порядок сменился хаосом. Беркут не мог не отметить и появление большого количества однообразно одетых людей вокруг своего царства. В их действиях напротив присутствовал железный распорядок и целеустремленность.
С высоты своего полета беркут наблюдал толпу людей, гусеницей ползущую к выходу из Ущелья. Эта толпа заинтересовала птицу своей необычностью. За всю свою жизнь беркут ничего подобного не видел. Поэтому он завис над этой медленно ползущей гусеницей, неподвижно распластав свои крылья. Здесь на выходе из Ущелья господствовали постоянные восходящие потоки и беркуту не составляло труда почти неподвижно висеть в воздухе. Впрочем, все происходящее внизу внесло еще большую смуту в обеспокоенные птичьи мозги. Когда загремели первые залпы, многократно отраженные скалами, крылья беркута дрогнули и он чуть было не потерял теплого постоянного и такого уютного воздушного потока. А когда заревели "шилки", беркут в панике резко взмахнул крыльями, стремительно забираясь все выше, на более безопасное расстояние. Происходящее внизу настолько выбило беркута из колеи, что он очень скоро покинул это место, предоставив людям самим разбираться в своих проблемах.
С этого момента в жизни беркута стало появляться все больше поводов для беспокойства. Особенно его злили и в то же время пугали громадные, очень шумные и вонючие винтокрылые машины. Вертолеты, особенно в первое время, практически ежедневно утюжили воздух над Ущельем, совершенно не считаясь с правами беркута.
Он вынужден был изменить высоту своих парений, чтобы уже оттуда с относительно безопасной высоты в бессильной злобе наблюдать, как эти механизмы бесцеремонно хозяйничают в его владениях. Несколько раз он наблюдал, как в Ущелье залетают другие, более стремительные и страшные машины. Фронтовые штурмовики с громом пронзали пространство и с пугающей птицу скоростью проносились по Ущелью, обгоняя, казалось, собственные тени.
Все это, а еще и то, что люди на земле больше не занимались привычными для себя и беркута делами, а более всего то, что в поведении их появилось все больше звериных повадок — а беркут видел, как лисы охотятся на грызунов — выбивало беркута из привычного ритма жизни.
* * *
Этот город безнадежен по утрам, когда безжалостное солнце начинает свою неумолимую работу — выжигает малейший намек на всяческий смысл. Это гигантская бетонная сковорода, на которой среди островков поникшей и обмякшей от нестерпимого жара зелени шипит, истекает соком, чадит и угорает людской фарш. К полудню все живое прячется по норам, пытаясь уберечь оплавленные мозги от окончательной гибели. Дым, копоть и пыль неподвижно висят в воздухе и миражи прохлады дрожат и тают, теряясь в мерцающем мареве среди бело-серых бетонных громад строений, площадей и дорог.
Заргар — город-нувориш. Неожиданно и стремительно обогатившись, он теперь пытается облагородить свое захолустное обличье ультрасовременными зданиями, стремится упорядочить хаос старых кварталов строгой геометрией широких автострад. Но респектабельность чужда этому южному отпрыску, пытающемуся отыскать свои корни в седой древности, чтобы добавить благородства седин в свой облик. Он так и остался странноприимным домом, вокруг которого раскинулся пестрый беспорядочный восточный базар с его вечным стремлением всучить сомнительный товар доверчивому покупателю. Представления о чести, престиже и прочих благородных химерах здесь не в чести. Здесь человек изначально попадает в иную среду, пропитанную духом угрюмого лукавства, примитивного торгашества и всеобщего разгильдяйства.
В жар и безлюдье полудня истощенному зноем ходоку мнится одно — любая емкость с прохладной водой. Даже Сахару омывает море. Но здесь, в этом чертовом пекле, только раскаленный воздух веет от мертвого моря пустынь и песчаный прибой барханов захлестывает убогие клочки земли, отвоеванной у песков. Вода здесь истощается в песках, разбазаривается в бесплодном мареве испарений, которые никогда не прольются живительным дождем. А несущим влагу циклонам ни за что не прорваться сюда. Они иссякнут задолго до того, как достигнут этих мест, иссыхая над гигантской жаровней прикаспийских степей и окончательно издохнув от свирепого адова пекла песков. Летом здесь — в самом сердце пустынь — облака это нонсенс.