Отцовские принципы, а более всего, фанаберия сделали свое дело. Саша из военкомата вернулся уже остриженный под ноль. Полковник по-свойски хлопнул его по плечу, а мама только заплакала, не сразу признав сына. Через три дня он ушел с небольшим пластиковым пакетом. Куда его отправляют, мама так и не выяснила. Да и сам Саша этого не знал. Он строго-настрого запретил матери провожать его. Но мама есть мама. Быстро собравшись после Сашиного ухода, она на такси поехала к облвоенкомату, чтобы там, затерявшись в толпе провожающих, высмотреть своего Сашу. До шести часов вечера она пыталась найти его, кружа вокруг старого одноэтажного здания, обнесенного чугунной оградой, куда ее не пускали. Саша, видимо, был уже там, за оградой. Но она его так и не увидела.
Здесь в повествовании следует пауза на полгода, покуда Саша обучался военному искусству в Ашхабаде, в артиллерийском учебном полку. По истечении же шести месяцев Саша — свежеиспеченный сержант, командир расчета новейшего миномета с нежным названием "василек" — был отправлен согласно собственному пожеланию в Афганистан, где сороковая армия Советов, тяжело ворочаясь гусеницами танков и колесами БТРов, уродовала чужую, незнакомую жизнь. Армия — ее дислокация на карте — была похожа на гигантского спрута, распустившего свои чудовищные щупальца по нищей горной стране. Спрут требовал жертв, душил кольцами щупальцев города и кишлаки. Но и спруту тоже доставалось. Время от времени, он отдергивал одну из своих лап, когда становилось слишком горячо. Но затем стремительно швырял ее назад, сея смерть и разрушение. В один из таких моментов, когда спрут выдернул щупальце, неосторожно сунутое в одно из горных ущелий на юге, Саша со своим расчетом не успел уйти из него.
От славного, веселого, красивого парня осталось страшное кровавое месиво. И это месиво в уже заранее запаянном цинковом гробу почти тайно было доставлено в распоряжение родителей.
Сразу после похорон Сашина мама, раздавленная несчастьем, уехала навсегда к своим родителям-пенсионерам в Свердловск. Лунев, однажды придя домой, уже не обнаружил благоверной дома. В распахнутых шкафах сиротливо висели плечики. Кроме одежды жена ничего не взяла и даже портрет сына в деревянной резной рамочке по-прежнему висел на стене. Но в каком-то странном приступе ярости и гнева Виктория сокрушила все зеркала в квартире. И теперь полковник видел собственное отражение, расколотое на десятки отдельных кусков.
* * *
Старый Насыр третьего дня ждал младшего сына. Тот должен был приехать на своем стареньком "уазике" за яблоками и грушами, чтобы отвезти их в областной город на базар. Тамошние перекупщики охотно забирали фрукты, выращенные Насыром в старом большом горном саду, посаженном еще отцом Насыра. Фрукты были на загляденье, крупные, красивые, чистые — один к одному. И вкусом отличались отменным.
Большой фруктовый сад так и перешел в наследство Насыру. Он здесь прожил жизнь, знал каждое дерево, большую часть их сам и посадил. Насыр никогда надолго отсюда не уезжал. Несколько раз ездил в областной центр. Но город ему не понравился: шумно, суетно и грязно. Когда женился на девушке из ближайшего кишлака, свадьбу по настоянию отца сыграли прямо здесь в саду. Жена подарила ему трех дочерей и сына.
Насыр жил спокойно, в ладу с собой и окружающим миром. Дочери вырастали. Он выдал их замуж. Женился и сын. Но он вопреки ожиданиям отца не остался с ним, перебравшись в Астрабад. Дом сразу опустел после того, как сын ушел в дом к молодой жене.
Насыр с женой незаметно состарились. Потом жена умерла. Тоже незаметно, как жила. Из детей его теперь регулярно навещал только младший сын, благо Астрабад был всего в нескольких километрах. Сын помогал, сколько мог по хозяйству, работал в саду, сбывал фрукты, выручая за них неплохие деньги. На первую же выручку он закупал в городе несколько мешков муки, сахар, чай, соль, прочую бакалею. В общем, все, что нужно было отцу в его нехитром хозяйстве. Остальные деньги Насыр распределял между детьми. Поэтому в начале осени все дети со своими семьями приезжали на день-два, погостить у отца. Тогда Насыр резал барана и в большом котле, вмазанном в глиняную печь, сооруженную во дворе под навесом, готовили праздничную еду. Орава внуков — общим числом четырнадцать человек — носилась по саду и его окрестностям дотемна, вызывая почти панику у старого мрачноватого алабая. Собака почти всегда вносилась в сценарии детских игр, и ее тормошили постоянно. В задачу старого пса входили опека над небольшим — в двенадцать- пятнадцать голов — стадом овец и охрана дома и сада. Поэтому все остальное было лишним, тем более не хотелось ему быть объектом внимания детей, пытавшихся разнообразно использовать собаку. Любого незнакомца за подобные шуточки алабай, легко рвавший глотки волкам, быстро укоротил бы, но дети были табу. Поэтому, когда приезжали гости, пес старался убраться куда-нибудь с глаз, что для алабая, обладающего чувством собственного достоинства, было необычно.