— В любом случае, хотели ведь прорываться. А если прорвемся — деньги не помешают.
— Это решено.
— Тогда деньги ваши, — с внутренним облегчением сказал Фаттох. Он до сих пор не знал, как поведут себя военные.
— Хорошо. Теперь поговорим о том, как можно уйти отсюда, — Насимов оглядел разведчиков, плотно обступивших айван, и сказал, — Прапорщик, раздели деньги на всех. Меня считать не надо.
Дядя Жора, прихватив деньги, отвалил в сторону, где, составив список, начал выдавать деньги бойцам. Поднялся небольшой шум, и даже настроение у бойцов немного поднялось. Насимов тем временем обсуждал с Фаттохом возможности по прорыву. Фаттох хорошо изучил в пору своего пастушества западный гребень хребта, окаймлявший Ущелье. Здесь горы были особенно дики и неприступны, Именно здесь, по мнению Фаттоха, было больше шансов незаметно пройти.
— Я должен связаться с хозяином, и сообщить, в каком месте будем пересекать границу зоны. Он снаружи будет обеспечивать нам проход наружу.
— Богатый у тебя хозяин.
— Не бедный, — сдержанно сказал Фаттох.
Они обсудили еще некоторые вопросы, потом Фаттох попрощался и уехал. Насимов, задумавшись, сидел на айване, когда к нему подвалили Дядя Жора и Губайдуллин.
— Командир, — сказал прапорщик, — за деньги от всех бойцов спасибо. Но мы полагаем это нечестно будет, что вы ничего не поимеете.
— Жора, это принципиально?
— Да. Очень.
— Хорошо. Где моя доля?
Дядя Жора передал ему деньги.
— Все путем, — облегченно сказал прапорщик. — Что теперь будем делать?
— Смотри сюда, — Насимов развернул полевую карту. — Здесь на западной стороне Ущелья, как сказал этот Фаттох, легче всего пройти через периметр. Завтра с утра туда пойдет группа из пяти человек. Подбери ребят покрепче и пожилистей. Им там придется по скалам полазать. Надо досконально изучить этот участок. По дороге им надо будет прихватить с собой Фаттоха. Он пойдет с ними. Группу пусть возглавит Губайдуллин. Как там настроение?
— Хорошее. Насколько оно может быть хорошим в этом говне. На каждого пришлось около пяти тысяч зеленых. А если пройдем наружу, еще тысяч по двадцать. Неплохо. Нас наняли за неплохие деньги. А, командир? Мне что-то начинает нравиться быть наемником. Если выживу, постараюсь попасть в иностранный легион. Пропади она пропадом, эта родина.
— А ты здесь родился?
— Ага. Куча родни в столице. Ну, как мысль, командир?
— Какая мысль?
— Ну, насчет, иностранного легиона.
— Давай, попробуем выжить здесь, Жора, — вздохнул Насимов.
* * *
Бури изменил привычному распорядку. Такого с ним прежде не случалось. Но это было объяснимо. События вокруг него выбились из привычного ритма и перестали подчиняться его воле. Единственный сын, единственный наследник, единственный человечек, по отношению к которому он способен был на проявление каких-то чувств, единственный, кто мог вызвать на малоподвижном лице Бури подобие улыбки, беззащитный и слабый, вдруг оказался отрезанным от его опеки и заботы и более того, обречен на гибель.
Невидимые нити взаимных обязательств связывали Бури с очень многими, очень влиятельными людьми. И он, как паук в паутине, сейчас пытался нащупать ту нить, которая, которая могла помочь ему. Проверяя нити, он забирался все выше в чиновничьей иерархии столицы. Но все его усилия были тщетны. Он обращался даже к тем, к кому еще никогда не обращался за помощью, а только держал их в уме на крайний случай. Но и здесь он словно наталкивался на глухую непреодолимую стену. Изо дня в день он созванивался с кем-то, с кем-то встречался, просил, убеждал. Умолял. Бури стремительно терял лицо. Никогда его уста не осквернялись унизительными просьбами. Но все было напрасно. Бури стал терять надежду. Когда ее слабый лучик вдруг пробился сквозь глухую стену.
Военный министр, несмотря на свою относительную молодость и импульсивность, обладал хорошей интуицией. По каким-то неуловимым признакам он начал понимать, что положение его не столь прочно, как ему казалось до сих пор. Он вдруг стал понимать, что злосчастный карантин в далеком Ущелье Трех Кишлаков вполне может стать бесславным завершением его стремительной карьеры. Слишком неоднозначной была эта операция в горах. По трезвому рассуждению именно он был первым кандидатом, той фигурой на шахматной доске, которой можно было бы пожертвовать в первую очередь.
Делая свою карьеру, военный министр был достаточно осмотрителен и сам себе поклялся, когда только занял пост министра, что имя его не будет замешано ни в каких коррупционных скандалах. Военное министерство, не относясь к ведомствам, где крутятся огромные деньги, тем не менее, давало немало возможностей почти безнаказанно отщипывать хорошие кусочки в свою пользу. Но министр сознательно обходил их, имея в виду будущие более значимые посты.