Спал в эту ночь Вершитель беспокойно. А когда проснулся на рассвете, ему показалось, что он на дне того арыка: серый, чуть брезжащий свет и полное безмолвие. Он лежал в глубине своей постели, не в силах пошевелиться, и почти физически ощущал, как поселившийся в его венах и артериях безжалостный враг ведет свою разрушительную безостановочную работу. Вершитель впервые не знал, что нужно предпринять, чтобы выжить. Пожалуй, он даже понимал, что предпринять уже ничего нельзя.
* * *
Азиз стоял у края крыши. Жало узкого длинного ножа поблескивало в его руке. Насимов медленно шел к нему и старый хрупкий шифер крыши ломался и крошился под его ботинками. И по мере его приближения клинок в руке Азиза поднимался вверх. Насимов вплотную подошел к Азизу, и острие уперлось ему в живот. Насимов остановился.
— Я не отведу нож, — сказал Азиз, угрюмо глядя вниз.
— Я знаю… Посмотри мне в глаза.
Азиз поднял глаза. В них не было никакого выражения.
Насимов шагнул к нему вплотную и ощутил, как сталь легко и почти безболезненно вошла в него. Он крепко обхватил руками Азиза и сделал второй шаг. Азиз не сопротивлялся. Они тяжело сорвались с крыши и полетели вниз. И в полете Насимов смотрел в глаза Азиза. Азиз упал на спину, и зубья бороны легко пропороли его тело. Один из штырей вошел ему в затылок и, пройдя насквозь, пробил лоб Насимова. Почти в то же мгновение сработало взрывное устройство под бороной, разнеся в клочья все вокруг.
В момент взрыва Насимов увидел ярчайшую огненную вспышку, а сквозь нее:
короткий золотой свет от керосинки и глаза собаки, глядящие на него полуторагодовалого, выздоравливающего после жестокой простуды
золотые искорки в глубине карих Нелькиных глаз, как в полированной грани чудесного камня под названием авантюрин
первое ощущение нежного и такого страшного для подростка женского лона
он тонул в стремительном холодном потоке и жемчужный свет угасающего солнца уже едва пробивался сквозь толщу воды
он держал в руках ребенка и чувствовал чудесную младенческую кожу своего сына и был умиротворен
смертная тоска от предательства Любимой
высший восторг трудной невероятной победы
наслаждение от звуков "Органной мессы"
и звуки "Органной мессы"
вырастающие в музыку высших сфер
он проносился сквозь блистающие и странные миры
он проваливался в черные бездны
он возносился и стремился
ненависть
страх
боль
наслаждение
И это были его — Насимова — прошлые ощущения и воспоминания.
И это были ощущения и воспоминания не только его а и других известных ему и неизвестных, любимых и ненавидимых, мужчин и женщин, детей и стариков. Все это одновременно и мгновенно проносилось в его памяти, свивалось в сверкающую и туманную спираль и окутывалось сначала жемчужно серым, потом розовым, потом голубым. И звуки становились все глуше и дальше. И разрасталась ослепительная почти болезненная чистейшая белизна и абсолютная тишина.
И он уже не был Насимов
он не был воин
он не был сын брат и отец
он был никто
он был все.