Поскольку происходило все это в полнейшей тишине и безветрии, происходящее приобретало некий бесовский жутковатый оттенок. Узенький и какой-то пыльный серп народившегося месяца, притулившегося низко над самим горизонтом осмысленности не добавлял. И у людей, наблюдавших все это — а это было большинство военных в оцеплении — нехорошо холодело внутри и волосы на некоторых стриженных головах вставали дыбом, но какого-то рационального объяснения этому ни у кого не находилось. Командиры полков, в том числе и наш старый знакомый — полковник Лунев — с небольшим временным интервалом отрапортовали вышестоящему начальству о происходящем и ждали указаний о дальнейших действиях. Впрочем, командир соседнего с Луневым полка высказал несмелое предложение поднять в воздух всю наличную авиацию и попробовать навести порядок в небесах. Командование отреагировало осторожно: никаких действий не предпринимать, просто наблюдать и фиксировать.
* * *
Рота Насимова первое утро провела на точке в безделии и праздности. Лагерь разбили на небольшом плато в значительном отдалении от населенных пунктов. В общем, это была просто большая поляна на высокой сопке с плоской вершиной, прилепившейся к базальтовым скалам. Место было уединенным и малопосещаемым даже стадами овец. Большая часть поляны только утром была освещена солнцем. Видимо, поэтому наркодельцы не облюбовали маленькое плато под плантацию.
Насимову отчего-то было тоскливо. Он сидел на траве, обхватив руками колени, катая в зубах и покусывая зеленую былинку, выдранную из зеленого ковра под ногой. Былинка не была горькой или сладковатой, она вообще казалось, не обладала вкусом, зато дарила ощущение свежести во рту, что было нелишне, учитывая долгое уже отлучение от зубной щетки.
Бойцы занимались своими делами: кто-то просто спал, кто-то занимался амуницией, Дядя Жора возглавлял компанию картежников. Вообще-то он именовался прапорщиком Георгием Кобоясовым и был старшиной роты. Огромный, с рябым лицом страшилы, он нагонял робости даже на битых пацанов, приходивших в роту. Кулак у Дяди Жоры был размером с голову новобранца, стриженную под ноль. Дисциплину в роте он держал с точки зрения Насимова идеальную. В моменты службы все бойцы, а среди них были и отчаянные головы, беспрекословно выполняли приказы, хотя в увольнении оттягивались на всю катушку. Впрочем, Дядю Жору не столько боялись, сколько по настоящему уважали.
Не одного бойца он вытаскивал с гарнизонной гауптвахты, легкими пинками и затрещинами гнал к машине, на ходу доверительно обещая старшему офицеру с "губы", что провинившийся не будет вылезать из нарядов и дежурств. Уже в машине, между прочим, интересовался у драчуна, хорошо ли наваляли десантуре, или там танкистам. Был он похабником и пропойцей и примером для школьников быть не мог ни в коем случае. Его любимым приколом было ловить новобранцев на обращении не по форме. В армии принято говорить: "Разрешите обратиться". Новобранец, живущий еще по меркам гражданской жизни, предпочитал иную форму: "Можно обратиться". На что следовал добродушный ответ: "Можно за х… подержаться". Новобранец спохватывался, пытался исправиться, произносил: "Разрешите…", на что Дядя Жора, пожав плечами, перебивал: "Подержись…". Впрочем, арсенал его был богат и разнообразен.
Однажды в роте случилось ЧП. В посылке из дома одному из новобранцев пришли продукты, видимо, не первой свежести. И несколько "дедов" с пищевым отравлением попали на пару дней в окружной госпиталь. Реакция Дяди Жоры, которого к его счастью не угостили, была суровой. На вечернем построении, после рапорта дежурного о ЧП он громко изрек из строя: "Жрут без ума, потом срут без памяти…" Нерушимый, казалось бы, строй, развалился в один миг. На могучий взрыв хохота примчался дежурный по полку офицер. Через минуту он без сил сидел на скамейке рядом с Насимовым, утиравшим слезы от хохота. И таких перлов старшина изрекал множество и, надо сказать, всегда к месту. Впрочем, за непослушание он мог где-нибудь вдали от офицерского недреманного ока и приложить ослушника. Впрочем, дрался он часто. Однажды пришел на утреннее построение с кровоподтеками и синяками на обширном свирепом лице. После построения Насимов слышал краем уха разъяснения прапорщика:
— Нарвался в пивбаре на чучело, оказался каратист. Пока добрался до него и прижал в углу, он мне всю харю, вишь, разбил. Прыгает, падла, как вошка… Допрыгался."