- Светозар! – укоризненно покачала головой мама. – Не забудь!
В рюкзаке нашлись и лепешка, и яблоко. Отчим положил дар на плиту алтаря, поклонился – место следовало почтить. Воздух на миг сгустился, над вершинами трижды прокричал ворон. Мама улыбнулась – все хорошо, жертва принята…
Усталом Лешке совсем не хотелось бродить по мокрому лесу в поисках сухих поленьев, но взбучка отчима привлекала его ещё меньше. Охапка хвороста набралась подле стоянки, обрадованная мама обняла сына и склонилась над кучей веток. Через пару минут в небо потянулась тонкая струйка дыма. Оставив маму колдовать над огнем, Лешка полез вверх по склону – следовало найти ещё несколько толстых веток, поваленное дерево, или порубку – лесники иногда зачищали посадку. Под ногами потрескивала и приятно пружинила хвоя, вкусно пахло грибами. Лешка вгляделся - в жухлой траве уже поблескивали склизкие шапочки маслят. Зажарить бы их с картошкой...
На пригорке из земли выступала каменная гряда. Заросли шиповника и боярышника окружали её, гроздья ягод на ветках смотрелись брызгами крови неведомого чудовища. Лешке захотелось взглянуть, что прячется по ту сторону стены. Невольно подражая отчиму, мальчик подкрался к гряде и осторожно приподнял голову над камнями.
Сумасшедшую с виду крашеную в рыжий старуху в красном тряпье он уже где-то видел. И собеседника её видел – в кино про гладиаторов. Гривастый шлем, пластинчатые доспехи, короткий меч на поясе, сандалии с ремешками. Суровый взгляд, шрам на предплечье, змейка татуировки… И колючие ветки шиповника, проступающие сквозь контур фигуры. Призрак?
Всклокоченная старуха рвалась вниз, к тропе, римский воин перекрывал ей дорогу резкими выпадами меча. Противники яростно спорили – Лешка не слышал ни слова, но чувствовал и гнев, и ядовитую злость и непоколебимую уверенность. Похоже, римлянин защищался – или защищал кого-то? И пробить оборону с наскока не получалось.
Взмах костлявой руки – и трава задрожала, заколыхалась, вспучилась. Сотни крыс – тощих, грязных серых и черных крыс поспешили по склону, обтекая каменную гряду. Лешка слышал их писк, шорох лапок, щелканье желтых зубов. Но испугаться за маму и малышей не успел. Бык с серебряными рогами встал за спиной воина, невидимая стена остановила противных тварей, отшвырнула их, как буря швыряет сухие листья. Мрачный римлянин покачал головой, крест-накрест прочертил мечом воздух. «Ты не пройдешь» понял Лешка. Теперь старуха совсем взъярится!
Перекошенное гневом лицо вдруг разгладилось, помолодело, красные лохмотья превратились в царственный бархат, лохмы в прическу из множества тонких кос. В глубоком вырезе платья заблестело золотое тяжелое ожерелье, браслеты звякнули на запястьях, длинные серьги опустились вдоль болезненно худых щек.
Женщина опустилась прямо в траву, раскинула складки платья. Римлянин присел рядом на корточки – похоже им нашлось, о чем поговорить. Слов Лешка не различал, и даже не слышал, но читал по выражениям лиц – красавица уговаривала, умоляла, сулила что-то, призрак оставался непреклонен. Наконец, женщина встала, сердито тряхнула волосами и погрозила собеседнику кулаком. Призрачный бык опустил рога, шагнул вперед. Громыхнуло так, что Лешка зажмурился. Здоровенная седая крыса порскнула вверх к зарослям, женщины и след простыл. Пора убраться отсюда!
Осторожно передвигая затекшие ноги, Лешка спустился на мягкую землю. Запахло дымом – кажется костер разгорелся и без его дров. Но найти хорошее поленце все равно надо. Вон поваленная сосна!...
Невыносимо холодная ладонь прикрыла Лешке глаза. Он хотел дернуться, вывернуться, но нутром почуял – вреда не будет. Призрак не нападал, не желал смерти. Тихий голос произнес фразу на непонятном языке, похожую на детскую считалочку. Сумрак рассеялся.
Лешке почудилось: он смотрит на Феодосию с высоты вертолета. В домах разгораются тусклые огоньки – каждый сполох болезнь; тысячи крыс разбегаются по щелям и подвалам, несут заразу; яд пропитывает воздух и воду. Женщина в красном верхом на черном коне скачет по улицам, стелются по ветру длинные рукава, остаются на мостовой пятна дряни. Женщина несет чуму, она и есть чума, ненасытная и безжалостная. Город дрожит и корчится в муках, горы трупов сбрасывают с грузовиков в ямы на старом кладбище – вот дворничиха баб Валя и её крикливая внучка, вот художник Аркадий Палыч, вот продавщица Наиля, вот Илья Бабаджи и его младший брат Ромка, вот веселый Костик, умница Таня, лучшая в мире Яна, учителя, соседи, друзья. Чума заберет всех без разбора – если кто-то не встанет ей поперек дороги, не скажет «ты не пройдешь!». И этот кто-то… нет… да.
Лешка знал, что отец погиб в море, погиб как герой. Как и всем мальчишкам, ему тоже хотелось когда-нибудь стать героем. Вытащить щенка из пруда или ребенка из горящего дома, остановить танковую колонну, как парень на Тянаньмэнь – этот ролик им показывал режиссер в театре. Вырасти высоким и сильным как отец, не бояться ни боли, ни смерти, ни злых врагов, ввязаться в бой и одержать победу. А сейчас – что я могу?
- Что я могу, - прошептал Лешка, не надеясь, что призрак его поймет.
- Игниз, - ответил безвестный римлянин. – Агни. Фотиа. Фойер.
- Ау! Алексей! – откуда-то снизу донесся голос отчима. – Ау! Давай к нам!
Призрачный меч свистнул, разрезал салютом воздух. Римлянин исчез. Пронзительный холод накрыл с головой, Лешка съежился, сжался в клубок – никогда ни за что не встану! Никогда! Ни за что! Нет!!!
Тошнота подступила к горлу, слезы едва не брызнули. Лешка поднялся на четвереньки, вскочил, пошел, побежал, поскользнулся на мокрой траве и кубарем скатился со склона. Семья сидела у алтарного камня. Мама дремала, Мирослав утешала зареванную Ладу – дареный уличной бабкой волчок улетел в костер и сгорел дотла. Отчим шагал взад-вперед, пинал листья, кипел гневом – сейчас задаст жару. Как всегда, Лешка скуксился, затянул плаксиво:
- Больно! Нога болит!
Острый спазм опрокинул его назад, на мох, щиколотку словно сунуло в кипяток. Гнев на лице отчима сменился тревогой. Нога опухала на глазах, словно её поддувало воздухом.
- Попробуй встать, Алеша, - непривычно ласково произнес отчим. – Постарайся.
Опираясь о плечо Светозара Лешка привстал и повалился со стоном. Мама бросилась к нему:
- Ты просто ушибся, милый, сейчас все пройдет! Я перевяжу и пройдет! Тише…
От маминых рук стало легче, и душистая мазь сделала свое дело, и тугая повязка помогла – слезы больше не катились из глаз. Но идти Лешка явно не мог.
Выражение лица отчима сделалось виноватым – как тогда, когда пришлось продавать отцово дорогое ружье и книги, как в тот день, когда у Каляма нашли лишай. «Извини, но другого выхода нет».
- Прости, Алеша, ты останешься здесь до завтра. Я уведу семью в долину и вернусь за тобой. Обязательно вернусь, понял!
- Я с ним останусь, - тихо сказала мама. – Леша ребенок, мой ребенок.
- Даже не думай. Ты не ходок с таким пузом. Двоих калек я не проведу через горы. И остальные тоже твои дети, забыла, и они младше. Кто будет следить за ними в долине? А Алексей мужик, он справится сам и дождется меня. Правда, сын?