Мерцая взглядом из-под паранджи, Маша начала одну за другой медленно расстегивать пуговки на белом свадебном платье. Павел следил за ее пальцами и боролся с накатывающей остротой, зовущей тут же вкусить благословенный запретный плод.
Под паранджой было душно, и к тому же первая женщина, когда-то созданная из ребра Адама, не прикрывала своего прекрасного тела. Именно поэтому одежда, включая призрачный покров, была признана помехой в деле раскрепощения женщины на Востоке. Паранджа первой полетела на спинку кресла. Взмахом руки потомок Адама с воодушевлением приветствовал каждую последующую вещицу, которые сбрасывала с себя на предметы обстановки искусительница. Наконец, когда на ней не осталось ничего, кроме трусиков, Павел решил взять дело в свои руки. Но искусительница увернулась и скрылась… в душе.
Несолоно хлебавши, «Адам» вышел на балкон, под звезды.
Над неподвижным морем сгущались сумерки. Вот так же они сгущались множество веков назад, когда под звездами был только райский сад и в нем бродили один мужчина и одна женщина, не подозревая, что их ждет.
Павел ждал Машу, вглядываясь в душноватую густоту наступающей ночи.
Влажные мягкие руки легли ему на плечи.
Павел вздрогнул и обернулся. И увидел перед собой облако. Оно было тем самым, знакомым, давним. Совсем как то, что накрыло их в кинотеатре повторного фильма. И в то же время это желтое теплое облако было другим. Теперь в нем был запах моря и тысячелетней истории. Будто все жизни, прожитые людьми за сотни веков до них, чудесным образом тихо слились воедино и снизошли сюда, накрыли балкон, отель и распространились далеко по окрестностям.
Этот чувственный ареал, этот светящийся мягкий туман подчинил своей власти мужчину и женщину. Все у них получалось само собой, выходило знакомо, но непривычно, просто и необычно, естественно и внезапно.
Тело женщины ожидало прикосновений мужских рук. Она была к ним готова и все же вздрагивала от неожиданности.
Желтое и теплое. Оно повернуло время вспять. Оно вернуло Павлу юношеский трепет.
Маша схватила его ладони, а потом с невероятной силой сжала маленькие кулачки — словно впервые ощущала мужские прикосновения, с удивлением понимая, что это ее тело, ее губы, ее грудь, ее тугая плоть, и единение тоже ее… и его. Это не было праздником осознания и открытия чувств. Это было головокружительным безумием. Маша негромко вскрикивала от наслаждения, порывисто втягивая в себя воздух, как в детстве после сильной обиды, не в силах прекратить судорожные всхлипы. Но это не была обида. Это была страсть. Мужчина нежно ласкал свою женщину, боясь вспугнуть откровение желтого облака, и неотрывно смотрел на беззащитно раскинутые руки с крепко сжатыми кулачками, они действовали на него волшебно, непостижимо.
Маша не поднимала век. Но в ее глазах стоял Павел — в теплом желтом свете, и черная египетская тьма была не в силах поглотить этот свет… Облако сгустилось, собралось в глубине их сплетенных бедер, стало горячим и начало дрожать…
Через несколько мгновений сон объял воспаривших в блаженной невесомости, соединившихся для печали и радости мужчину и женщину. И был этот сон древним таинством у границы морской и небесной стихий, слившихся в темной бездонности… Мгновения складывались в часы и уносили в вечность биение двух сердец.
Телефонный звонок прозмеился в шелест райских садов.
Павел очумело завертел головой в непроглядной темноте номера. Стряхивая остатки сна, он нащупал трубку и включил ночник.
— Ну и куда же вы делись?! Подумать только! Столько усилий, а они спят себе! — услышал он возмущенный голос Милы.
— Спасибо… Да… Все было прекрасно… Мы никогда не забудем этот праздник, — пробормотал Павел и передал трубку ничего не понимающей Маше.
— Машка, что это вы смылись? Тут такое… тут такое было… — донесся до слуха Павла баритон Геннадия. Маша оторопело таращила сонные глаза.
Павел вздрогнул и стал прислушиваться. Встал с постели, зачем-то включил верхний свет и заходил по комнате, каждый раз тупо притормаживая перед закрытыми балконными дверями. Маша, так ничего и не сказав, положила трубку.
— Что у тебя с этим… Геной? — мрачно поинтересовался Павел, продолжая свою размеренную ходьбу.