Он не был их смертью, человек может только помочь Ей, подать нож и подставить тазик. Смерть сама подошла к ним вплотную и уже расковыряла то место, куда входит и в свой срок выходит жизнь; он мог просто бросить их прямо здесь и уйти, и ничего бы уже не изменилось, смерть притянула бы их так или иначе.
…Только от этого их смерть станет еще суетливей и потеряет последнюю возможность сохранить остатки смысла… Может, они заработали именно такой конец. Нет, я дам им эту возможность. Вряд ли хоть один воспользуется ей, но это уже не важно. Это уже подарок, само по себе – возможность самому выбрать свою смерть… Моим никто такого дара не сделал, они катались по полу, визжа от боли, а потом их перетравили, как крыс, не дав возможности встать и шагнуть на пулю.
Сроду бы не поверил – ведешь людей умирать, а на самом деле делаешь им подарок…
Подумав о смерти своих близких, человек слегка удивился: то место, где когда-то тлела боль, вскидывающаяся ревущим пламенем при любом, даже самом легком прикосновении, не отозвалось. Человек бесстрастно ощупал рубец, паливший его с момента возвращения в Город: нет, ничего. Словно и не было. Этого места больше не существовало; впрочем, его и не было никогда, существовали только мысли, напомнил себе человек, в который раз мельком изумившись простоте, лежащей под кажущейся многоликостью. Да, Мир вечно пребывает в той милосердной до абсолютной безжалостности простоте, которую замечают почти все дети и некоторые старики.
…Сколько же я тут всего накуролесил, чтоб понять эту простую вещь, усмехнулся человек и увидел перед собой свое Озеро, лежащее среди голого осеннего леса серым зеркалом под высокими облаками.
Вдохнув сырой и холодный осенний воздух, человек встал на пригорке у воды, улыбнулся и перестал быть.
Исчезнув, человек побыл всем – каждой каплей Озера; взлетел в облака, упал на лес, пройдя землю до самых соленых рек на огромной глубине и вновь возвратившись на поверхность бьющим из-под скалы родником, был выпит лосем и выссан сожравшей лося волчицей, пробежал ручьем по раскисшему от тающего снега полю, созрел в ягоде брусники, полетал над полем пухом одуванчика и проникся покоем настолько, что вспомнил о незаконченном деле, оставшемся в нескольких вечностях позади. Вернувшись через несколько мгновений и с хрустом втиснувшись на когда-то привычное место, Ахмет спохватился… Не, не пойдет. Сережику добираться же…
– и мельком, не удосуживаясь формулировать, обозначил Миру свою волю. Мир послушно и бездумно, словно садящаяся по команде собачонка, перетасовал волокна одной из мышц своего необъятного тела, и всем стало удобно. Присмотревшись, Ахмет недоуменно нахмурился, но менять ничего не стал – не важно. Пусть будет как есть. Вода его Озера притворилась водой карьера, притащив на его январские берега любимый Ахметов октябрь.
«…Ну и пусть. Как будто мне надо кому-то тут что то объяснять… – наивно подумал слишком далеко отошедший от людей Ахмет. – Эти обойдутся, а Серега… Да пусть развлечется. К тому же тут потеплее…»
Исчезнувший снег добил Сережика… Где мы, сука?? Куда все подевалось? Че это за ебань?!! Почему мокро, где снег?! Лед на карьере где?! Мы где?!! – кричали и разум, и Серега, одновременно удивляясь, как ему удается сохранять видимость спокойствия и даже выполнять распоряжения Этого так, что Этот ничего не замечал.
Приказав Сережику уложить пленных в ряд и держать под прицелом, Ахмет порылся в разгрузке и вытащил пучок скользких пластиковых хомутов. Бросив их у обрыва, подошел к краю шеренги и рывком поднял первого – фиолетового негра с серыми губами. Заставил скинуть ботинки и бушлат. Крепко держа негра за вывернутую кисть, пригнул к земле и быстро повел к берегу, перед самой кучкой наручников сунув ему в печень практически весь кухарь. Пленный хекнул и начал валиться, по инерции переставляя ноги. Аккуратно уронив негра перед самым обрывом, Старый стянул ему за спиной руку и ногу и несильным тычком отправил в воду. Под обрывом плеснуло, и Старый пошел за следующим.
Сережик отвернулся от берега, оставляя в поле зрения лишь ряд ходящих ходуном рук, сложенных на затылках, – пленных здорово колбасило, однако ни один даже не пытался дернуться. Куча шмотья росла, и от механического шныряния Старого туда-сюда Сереге казалось, что голова вот-вот лопнет.
– Ты зачем их это, вяжешь? – спросил Серега чужим голосом, когда продолжать молчать стало невозможно.
– Так расклюют, и на дне будет меньше гнилья. – Глядя куда-то вдаль, Старый мотнул головой на кружащихся над карьером чаек.