Из-за чего было чертовски сложно услышать что-то сверху.
Но как только принтер перестал выплёвывать бумагу, с этажа выше донёсся определённый стук.
На само деле, было чертовски позорно, как быстро я откатил своё кресло обратно к ноутбуку, чтобы проверить наружную камеру.
Равно позорной была нелепая, практически дурацкая улыбка, которая угрожала расколоть моё лицо при виде склонённой головы Эвангелины, на тёмных волосах которой играло солнце, из-за чего они выглядели такими же шелковистыми, какими казались на ощупь.
Боже, я не мог вспомнить последний раз, когда улыбался так сильно, чтобы заболели мышцы щёк.
Месяцы?
Годы?
Я вообще когда-нибудь улыбался так широко?
Я закрыл папку, засунул её под мышку и пошёл к двери на верхний этаж.
— Ты не можешь просто сказать женщине, что её пытаются убить, а затем исчезнуть, придурок! — я услышал её крик через дверь, пока она стучала рукой по толстому дереву. На самом деле, я был уверен, что она дверь и ногой пнула.
Это была милейшая вещь, чёрт возьми.
— Не спеши раздеваться, — крикнул я, закрывая дверь в бункер и проходя к входной двери. — Или, если подумать, — произнёс я, открывая замки, — раздевайся, куколка, — добавил я, открывая дверь и обнаруживая девушку на крыльце, с комично приоткрытым ртом.
И, чёрт побери, снова появилась проклятая дурацкая улыбка.
Какого хрена?
— Кто пытается меня убить? — она быстро пришла в себя, качая головой и тяжело сглатывая.
На это я пожал плечами, прислоняясь к дверному косяку.
— Чёрт меня побери, если бы я знал.
Глава 7
Эван
Мне было тяжело, ладно, практически невозможно уснуть.
Поначалу потому что, ну, даже когда я пыталась закрыть глаза, в моих мыслях мелькало изображение отца и его приятелей с теми бедными, пострадавшими женщинами.
Когда я вернулась в свою комнату, мне нужно было закрыть вкладки с изображением, и моё тело десять минут сотрясали рвотные позывы, прежде чем я наконец взяла себя в руки.
А ещё, знаете, была другая проблема.
Кто-то пытался меня убить?
Конечно, мне инстинктивно захотелось сказать, что он меня дурачит, понемногу мстит, запудривая мне мозги. В конце концов, может быть, такой фрик получал от этого удовольствие.
После того, как разобрался со мной по-своему.
Уф.
Эта часть не была причиной бессонницы. Нет. Вовсе нет.
Отсутствие сна было точно связано с внезапной и разрывающей сердце реальностью жизни моего отца и, ну, с возможностью моей далёкой или может грядущей смерти.
Так как дискуссия об этом в моей голове длилась едва ли больше пяти минут, я знала, что Люк не обманывает меня. Этот человек казался до неприличия честным. Если он говорил, что кто-то пытается меня убить, значит кто-то пытался меня убить. Так что, если он видел, что кто-то пытался меня убить, то доказательства должны были быть где-то на мне.
Это заставило меня побежать в ванную, где я стянула с двери высыхающее полотенце и халат, чтобы открыть длинное зеркало. Дрожащими пальцами, я практически сорвала с себя майку, шорты и трусики, оглядывая себя.
Но я не могла найти ничего неправильного.
Это не значило, что ничего не было; это просто значило, что глазам Люка удавалось видеть больше, чем моим.
Было нелегко спать, раздумывая о собственной смертности.
Я задумалась, как это удавалось пациентам, которым оставалось жить всего пару месяцев. Я бы утопала в кофе и делала бы всё, на что никогда не находила времени до болезни.
В общем и целом, моя жизнь была лучше, чем у большинства. Я путешествовала. Я видела самые красивые, извилистые, усыпанные белым песком, пронзительно-голубые пляжи в мире. Я пробовала фрукты, о существовании которых даже не знал никто к северу от экватора. Я учила и забывала несколько языков. Я испытывала прикосновение мужчины, который не хотел в мире больше ничего, кроме как доставить мне удовольствие. Я испытала удовольствие, отвергая мужчину, который хотел причинить мне только боль. Я танцевала на фестивалях, меняющих жизнь. Я жила. Я, как говорится, жила глубоко; я была переполнена жизненной силой.
Однако, это не значило, что я готова была умереть.
Чёрт, я не трахалась уже год.
Я не могла уйти в могилу в период эпичного воздержания.
Ни за что.
И, знаете, было бы неплохо дожить до тридцати.
Или до сорока.