Так что я вонзал это нож в его тела, пока буквально не пропитался кровью, пока его тело не превратилось просто в месиво из открытых ран.
Пока я не почувствовал, как руки отца сомкнулись на моих плечах.
Слух вернулся быстро.
— Что ты наделал?! — в ужасе орал он.
Как и должен был.
Картинка была прямо из фильма ужасов.
А я не был супергероем. Я был просто напуганным, травмированным ребёнком.
Так что моей мгновенной реакцией была истерика, мольбы, плач, поиск пощады.
Он отодвинул меня, и я смотрел, как он опустился на колени рядом со своим другом, проверяя пульс. Это было нелепо и крайне бесполезно, учитывая, что мужчина представлял собой мясной фарш, но он всё равно это делал.
А затем он сделал единственное, что мог, чтобы избавить меня от моего собственного ужаса из-за всей этой сцены.
Он с огромными глазами посмотрел через плечо и заговорил.
— Зачем ты это сделал? Он никогда ничего тебе не делал!
В ту самую секунду я понял, хотя и понимать особо было нечего. В нём не было никакого раскаяния за всю боль, которую он причинил мне. Никакого сожаления. Потому что он искренне не считал это неправильным.
От его болезни не было лечения.
Не спрашивайте почему, но для меня это было ослепительно ясным осознанием.
Его невозможно было исправить.
И в тот момент я кое-что вспомнил.
Я вспомнил, когда мне было десять, мы увидели в саду во дворе енота, который шипел, скалился и расхаживал вокруг.
«Бешенство», — сказал он тогда.
«Неизлечимо», — добавил он.
«Бешеное животное невозможно исправить, сынок, — продолжал он, — их приходится просто усыплять».
Он взял перчатки, схватил енота за хвост, положил на бетонный блок и обезглавил.
Урок был выучен. И запомнен, убран на то время, когда понадобится мне снова, спустя несколько лет.
Мой отец был бешеным животным. Его невозможно было исправить.
Его нужно было усыпить.
Может, это был инстинкт, чистое воспоминание того, как мы вместе охотились в горах, или, может быть, это было проще всего сделать, но я схватил нож, поставив лезвие боком, и перерезал ему горло.
Кровь хлестала, пока он выл, бесполезно закрывая порез руками, будто это могло остановить кровь.
Это не было чисто.
Это не было быстро.
У меня был опыт в убийстве только мелких животных. Я понятия не имел, сколько понадобится давления, чтобы сделать достаточно глубокий порез, чтобы он истёк кровью меньше чем за минуту.
Так что он медленно терял кровь. Я смотрел, как он бледнеет. Смотрел, как жизнь блестит и угасает в его глазах. Смотрел, как он становился слишком слабым, чтобы и дальше стоять на коленях, и упал.
Я смотрел, как он делает последний вдох.
На это ушло ужасно много времени.
И это должно было быть тошнотворно. Меня должно было вырвать на себя, на пол, я должен был плакать и что-нибудь ещё.
Но ничего не было.
Мне было холодно.
Я чувствовал себя отстранённо.
Спокойно.
Я вышел из комнаты и пошёл в ванную, старательно смывая кровь с тела, с ножа, затем осторожно обработал порезы на груди, у меня выворачивало желудок при виде их отражения в зеркале.
Я осторожно надел джинсы, длинные носки, походные ботинки, майку и чёрную байку с белыми завязками на капюшоне. В рюкзак я сложил деньги, украденные из бумажников обоих мужчин, сменную одежду, немного еды, зажигалку, кастрюлю и нож. Собрал заплечный мешок и завязал сверху.
В горах Адирондак была весна.
Если когда-либо и было время, в которое юный парень мог надеяться там выжить, это весна.
Уверенный, что других вариантов нет, и что копы будут искать меня через несколько часов, я взял мачете отца из амбара и рванул к горам.
Я провёл в них достаточно времени, чтобы понять, что это был не лучший план. Во-первых, потому что я был один и мог упасть и разбиться насмерть, или наткнуться на медвежий капкан и умереть от заражения. Во-вторых, потому что моя собственная глупость и отсутствие навыков были не единственным, с чем приходилось бороться. Например, Адирондак были домом не только для таких крутых существ, как бобры и куницы, ещё можно было ожидать лосей, чёрных медведей, койотов, рысей и, если верить легендам, ягуаров. Любой из них мог лишить четырнадцатилетнего мальчика жизни.
Весна превратится в лето, и появятся миллионы клещей, и комары не будут давать ни секунды покоя. Лето уступит место осени, и медведи будут искать берлоги на прудах, для спячки, видя в любом источнике мяса хорошую цель. А зимой, ну, выживать самостоятельно в морозных глубинах зимы, стараясь не потерять конечности, было достаточно большой проблемой, как и попытки не стать жертвой какого-нибудь отчаянного койота или ягуара.