Под лачугой в лесах, под самой хижиной, как оказалось, потому что под половыми досками не было ничего, кроме земли, было больше двухсот тысяч.
Это спонсировало мою миссию, пока я выслеживал и убивал людей, которые причиняли боль мне и неизвестно скольким ещё.
Затем, переживая, я на какое-то время улетел в Китай, поизучал немного ещё, провёл немного больше расследований.
Затем вернулся.
Я стал лучше.
Я стал так хорош, что больше не нужно было убегать.
Я стал так хорош, что мог заманивать их в Нейвсинк Бэнк, приводить их к себе домой, одного за одним, и ни один коп не мог пронюхать обо мне.
За это нужно было благодарить даркнет.
А за даркнет нужно было благодарить Джи и Микки.
Они стали моими первым и вторым контактами в системе пейджера. Я не часто что-то от них слышал, но время от времени они слышали о «детолюбах» — как говорил называть их Джи — зная, что это мой любимый тип ублюдков для расправ.
Джи освободился и начал в городе новую операцию. Пока его так и не поймали. Я не знал, и мне не нужно было знать, кого он нашёл для выращивания травки в горах, где я проводил так много времени. Я желал ему только всего самого лучшего, как бы это ни было странно, учитывая, что он был не совсем хорошим человеком.
Стоит отметить, как и я.
Я был таким же плохим, как и они.
Но я делал что-то хорошее, как и Джи и Микки.
В конце концов, я начал искать психотерапевта, когда после снов меня рвало, когда я не мог спать неделями. Большинство были шарлатанами, полной и крайней потерей времени и денег. Но было двое или трое тех, кто дал нужную информацию, кто помог мне преодолеть некоторый стыд.
Не весь.
Меня убедили, что целиком от этого не избавиться.
Была часть меня, которая навсегда останется тем маленьким мальчиком, уткнувшимся лицом в подушку, слегка повзрослевшим, но всё равном маленьким мальчиком, которого жестоко использовали шестеро мужчин, юным подростком, тело которого было изрезано мужчиной, который насиловал меня.
Я всегда буду тем ребёнком, где-то внутри.
Всегда будет это уродство, эти раны, которые не могут зажить по-настоящему.
И большую часть жизни я хорошо справлялся с задачей никогда не показывать этого никому, никогда не показывать то, что скрывается за личностью карателя. Я никогда не позволял людям видеть ущерб, одновременно физический в форме шрамов или психологический в форме воспоминаний.
— До тебя, — подвёл я итог, делая будто первый глубокий вдох более чем за час. Так много времени понадобилось, чтобы рассказать ей все мрачные, гадкие подробности моей жизни. Час. Мы вот-вот могли опоздать.
Эван сжала губы, делая несколько долгих, глубоких вдохов. Я отдам ей это в самую большую заслугу в мире, она пыталась не показывать никаких эмоций во время моей истории. Она задерживала дыхание или дышала медленно. Она отчаянно моргала.
В конце её эмоции победили. Пока я говорил, текли слёзы, которые она даже не трудилась смахнуть, потому что как только это произойдёт, они сменятся новыми.
Но она не рыдала.
Она не просила меня остановиться.
Она приняла всё.
Затем она поступила здраво, очистилась с помощью слёз.
Это был единственный способ, которым уравновешенный человек может получить эту информацию.
Я не винил её.
На самом деле, когда закончил, я протянул руку, чтобы стереть с её щёк оставшиеся от слёз дорожки.
Она прильнула вперёд, скрутилась у моей груди, утыкаясь лицом в мою шею, покрывая сладкими поцелуями моё горло.
— Я говорила серьёзно, — сказала она, обхватив рукой мою спину и крепко сжимая.
— Что, куколка?
— Я серьёзно говорила, что это не важно, — сказала она, из-за чего у меня внутри всё сжалось. Она не могла и правда так думать, не по-настоящему. Верно? — Мне жаль, что это произошло с тобой. Это неправильно на таком уровне, который я даже не могу выразить, Люк. Но это ещё больше доказывает, какой ты хороший человек. Что ты смог пережить это, разорвать круг. Так много изнасилованных детей становятся насильниками. Но не ты. Ты был сильнее этого. И ты не скручивался в комок. Ты вышел и систематически избавлял мир от всех других, похожих на твоего отца и его друзей.
— Убивая их, — уточнил я, не желая смягчать слова.
— Подходящее наказание, — настаивала она.
— Почему? — спросил я, буквально выдавливая это слово.
— Что почему? — спросила она, целуя меня под ухом.
— Почему ты принимаешь такого парня, как я, Эв?
— Кажется, у меня нет выбора.