- Браво, - сказала Ирина, медленно шагая к Ивану по дорожке. - Браво.
- Твою мать! - сказал Таранов и послал три пули в сторону Ирины. Он специально брал выше - он хотел отрезвить женщину. Игра в войнушку принимала странно-извращенную форму. Иван начал закипать, и это было неправильно: злой стрелок - никудышный стрелок. - Твою мать, Амазонка! Давай прекратим.
- Седьмой уровень, Ваня, седьмой уровень!
Она выстрелила - Иван ушел длинным боковым кувырком влево-вниз. Пуля раскрошила пачку сигарет в кармане… Таранов катился по земле, матерился. Следующий выстрел чиркнул его по ляжке.
- Вставай, Ваня, вставай, - сказала Амазонка. - Вставай и стреляй, если ты мужик. По шесть раз шмальнули… Седьмой - в сердце!
Таранов встал на одно колено, вскинул АПС… Ствол нагана смотрел в сердце. В сердце! Золотое сияло солнце и било в глаза… В барабане нагана оставался всего один патрон! Ирина продолжала приближаться.
- Седьмой выстрел, - сказала Ирина. - Седьмой выстрел - пропуск в рай, на седьмой уровень… Стреляем одновременно, на счет три… Ну, раз! Два!
- Ирина!
- Прощай, Иван… три!
Зрачки у Ирины сузились, резко обозначились складки в уголках губ… Стремительно откидываясь назад, каратель нажал на спуск.
Он хотел выстрелить над головой! Он честно хотел выстрелить над головой женщины… Он так и не понял, какая сила придавила ствол пистолета вниз. И не поймет никогда.
Пуля сильно толкнула Амазонку в грудь. Она пошатнулась, но устояла на ногах. "Наган" с неизрасходованным седьмым патроном выскользнул из руки и ударился о камень.
Женщину повело вбок, она сделала шаг, другой… третий. Потом ноги подломились, и Амазонка упала лицом в пруд.
Таранов подбежал, прыгнул в воду - оказалось глубоко, почти по грудь, - подхватил тело, вытащил из воды на вызывающе-изумрудный бережок. В вырезе серой шелковой блузки, над золотым крестиком, зияло входное отверстие девятимиллиметровой пули. Открытые глаза Амазонки сияли, лучились, но Иван разглядел в них поволоку смерти. Он видел ее не единожды…
Ирина слабо улыбнулась и сказала:
- Живете…
- Что? - спросил каратель.
- Живете… седьмая буква кириллицы - Ж - называется "живете".
Из раны толчками вытекала кровь…
Вот ты и вышел на седьмой уровень, Иван Таранов. Ты поднялся, ты взлетел на седьмое небо… Ты ощутил себя небожителем? Хорошо тебе на седьмом небе? Не дует? Не сквозит? Не жарко ли? Ноги не потеют?
…Маленький золотой крестик на груди женщины залило кровью. Каратель положил тело на яркую изумрудную траву и сел рядом. Закрыл глаза жертвы… Хотелось закричать или заплакать. Он не закричал и не заплакал. Он сжал в кулаке окровавленный крест. Поднял глаза к небу: Ты, там, наверху, говорят, Ты всевидящ, всепрощающ и милосерден. Помоги. Спаси и помилуй нас, грешных… Спаси… и помилуй. Воскреси мертвых. Говорят, Ты всемогущ. Сотвори чудо, Господи! Что Тебе стоит? Ты же можешь. Ты можешь? Попы говорят: Бог есть Любовь… Помоги… что Ты молчишь? Почему, милосердный, всевидящий, всемогущий и всепрощающий, Ты молчишь? Где Твое милосердие? Где всевидение? Где всепрощение?
Ты молчишь… возможно, Ты всевидящ… возможно, всемогущ. Но Ты не милосерден.
Каратель наклонился и поцеловал мертвую женщину в губы. Из воды вылезла на кувшинку лягушка, пристально посмотрела на Ивана неземными глазами.
Глава 7
- Не передумал? - спросил Председатель.
- Нет, - ответил Таранов.
- Даже не знаю, что и сказать, - произнес Председатель.
- А ты, Евгений Дмитрич, ничего не говори… Ты мне дай весь расклад на этого советника-координатора.
Таранов выглядел почти беспечным. Кондратьев покосился на него. Иван стоял облокотившись на балюстраду смотровой площадки на Ленинских горах. Внизу голубой подковой лежала Москва-река. Город был как будто в легкой дымке смога, и игла телебашни у горизонта почти терялась в ней… Плыли над Москвой облака. Слева от Кондратьева сосредоточенный японец снимал на видео панораму Москвы. Кондратьев покосился на Ивана. Иван курил, улыбался и смотрел на город. Кондратьев подумал вдруг: а в здравом ли он уме? Не поехала ли у него крыша от крови?… В принципе могла и поехать, ничего удивительного нет - досталось ему за последние полгода столько, сколько и на три жизни много… А он улыбается.
- Что ты так смотришь? - спросил Таранов вдруг.
- Как?
- Как на прокаженного.
- Тебе показалось, Иван Сергеич… Впрочем, мы все уже давно больны проказой и живем в огромном лепрозории. - Кондратьев повернулся спиной к панораме столицы. - Ладно, обойдемся без лирики. Ты уверен в себе?
- В себе? Ни на грош…
- Интересно… Тогда я, видимо, чего-то не понимаю.
- Я тоже. Я твердо уверен только в том, что седьмая буква кириллицы читается как "живете". А те твари, которые мешают людям жить, должны уничтожаться… Короче, Председатель, пора завершать "Караван". Устал я, устал… Пора завершать.
Автомобильные пробки в столице давно уже стали нормой. Воздух над проспектами и улицами висел плотный и тяжелый. Транспортные потоки пересекались, сливались, дробились, замирали… Орали клаксоны, матерились водители. Ржавые "Жигули" и навороченные иномарки парились бок о бок. Этот автокошмар казался бесконечным. Табуны разгоряченных машин дышали жарко, распространяли удушливый смрад. Обмороки и сердечные приступы за рулем увеличивали статистику ДТП… Город задыхался. Отравленный выхлопными газами центр столицы напоминал чудовищное изобретение доктора Беккера - фургон "грузовика 3".[36]