По тем же слухам, Эти были соседями эксцентричными до крайности — у военного, жившего на последнем этаже заводской поликлиники, они ограничивались тем, что заплетали дочери косички, вовсе не показываясь родителям; однако в основном контакты людей и Этих заканчивались не так трогательно. Начиная с исчезновения полной комнаты людей, согнанных чем-то в кучу, в последней палате на шестом этаже семиэтажного корпуса, и кончая прихотливыми анатомическими инсталляциями в самых неожиданных местах.
«Самым гнездом» Этих считался размашисто выстроенный в сталинском стиле туберкулезный корпус; вывод этот был сделан аборигенами из наблюдений за собаками — псы старались не приближаться к «тубику», а будучи вынуждены пройти мимо, вели себя весьма неуверенно. Как-то на торжке у ресторана Ахмет слышал рассказ об отчаявшемся мужике, который ходил искать кого-то своего в сторону тубика: ушел, через какое-то время слышат — дуплет, крик, еще дуплет — и вопль, будто на куски его режут. И все, никто даже за ружьем не сунулся. Да что ружье, там за все время ни одного дерева не вырубили, даже когда об Этих болтал один на сотню, и еще никто не верил.
В общем, переночевать самое подходящее место, — ухмыльнулась часть Ахмета; вторая, человеческая, посерела и затрясла губой, не в силах произнести что-либо членораздельное. — В семиэтажный корпус, на последний этаж, там сто пудов все косяки целые. Эх, псину бы еще привалить на жареху.
Но с псинами стало труднее, зачистка здорово ударила и по их популяции: следов мало, да и те даже не вчерашние. Для порядка зыркая по сторонам, Ахмет добрался до цели, остановившись на границе руин. Последний квартал перед больничкой не особо пострадал от бомбардировки, и сейчас разглядывал множеством темных оконных глаз невесть откуда взявшегося здесь чужака. Чужак не торопясь рассматривал осыпающиеся дома, прилегающие к просторной площади перед оградой больничного городка, механически вычисляя места, удобные для выстрела или рывка на перехват; одновременно пытаясь накрыть собой, почувствовать лежащий перед ним ландшафт.
Надо сказать, что над больничкой определенно висело — и куда масштабнее, телеснее, злее, чем это представлялось на расстоянии; словно сквозь благостную картинку заметенных снегом корпусов проникало отдающееся в зубах гудение какого-то огромного дизеля, еле слышно ноющего под чудовищной нагрузкой. Вот кого-кого, а людей здесь нет точно.
Брезгливо цыкнув на воющего от страха человечка, ползающего на четвереньках где-то на самом дне души, Ахмет зашагал по целине, деля цепочкой следов девственно чистую арену площади. Висящее приближалось, вставало во весь рост, нависало, и человек чувствовал себя жуком, вползающим в ангар; однако, стоило Ахмету пересечь какую-то невидимую границу, войти, как это чувство бесследно исчезло. Внутри царила безмятежная тишина, безветрие, даже казалось теплее. Стараясь держаться на равном удалении от любого потенциального укрытия, Ахмет прошел в ворота и снова остановился.
Подчеркнуто, издевательски спокойно. Красота — вся мерзость запустения деликатно спрятана под нетронутым снегом, все мягко и округло, даже ветки невырубленных, как везде, деревьев заботливо упакованы, совсем как на оформленной к Новому Году витрине. Снег окрашен в приятные охристые тона: небо понемногу желтеет, где-то через час закат, тени сиреневы и глубоки. Человечек, едва сдерживая истерику, подтверждает: да, именно! Пора бы задуматься — закат! Темно же станет!
По правую руку — сквозящий корпус заводской поликлиники. Рамы в окнах выдраны подчистую, полы даже смотреть неохота, их сразу после дверей с косяками жгут. Здание аж звенит от пустоты, оно отдало все, остался лишь истекающий штукатуркой скелет. Но оно не совсем пусто.
Стоит Ахмету отвести глаза от поликлиники, как со стены обрывается массивный пласт штукатурки. Грохот такой, что хочется присесть и зажать уши; видимо, под снегом лежат одежные шкафчики или части воздуховодных коробов. Человечек, захрипев от ужаса, проваливается куда-то в глубину, на сей раз окончательно. Ахмет замирает, но тут же продолжает движение, не поворачивая головы. Ему ясно, что это пытается хапнуть на холяву его внимания пузатая мелочь, ни на что не способная. Будучи на той стороне никем, им за счастье даже простой взгляд, с него тоже можно немножко качнуть, а о большем они и не мечтают; большего им просто не сожрать, нечем. Капля крови сожжет любого из них без остатка. Сколько их собралось отковырнуть эту штукатурку — десяток, полсотни? Да не меньше, кусок солидный.
Трансформаторная будка. Тоже кишит. Бедолаги, сколько ж здесь людей-то перемерло… Взгляд Ахмета краешком касается тубика, невинно замершего на краю правого фланга. Да тут, похоже, специально кто-то Место растил, неужто природное столько лет никто не замечал… Тубик в боковом зрении совсем не похож на себя, рассматриваемого в упор. Сквозь призрачно извивающиеся тени стен видно жирно отсвечивающую в глубине силу.