Ишь ты, отожрались как, гавнюки, — равнодушно отворачивается Ахмет, отклоняясь к приемному покою семиэтажки. — А я-то хотел сразу туда. Герой, понимаешь.
Административный придел встречает его полным вестибюлем снега — в огромных окнах не осталось даже осколков. Перебираясь через наметенный бугор, закрывающий проход, Ахмет заметил торчащую из снега спинку стула, обшитого потрескавшимся дермантином. Дернул. Ага, есть: истлевший дермантин с хрустом осыпался, обнажая грязную порыжелую вату. Не задерживаясь, Ахмет сорвал кусок ваты и двинулся дальше, шаря глазами по сторонам: нужно прихватить бумаги, но галерея, соединяющая семиэтажку с вестибюлем, забита снегом выше колена. Небольшой холл; налево — гнойно-септическое, направо, через коленце, лифты и реанимационное. На той стороне тут все просто кишит — слабые, не способные даже на миллиметр двинуть пушинку, здесь толпятся обмылки давно истлевших людей, большей частью умерших задолго до Пиздеца. Они напоминают растения, в них не осталось ни капли силы, и даже живое тепло человека не способно придать им подвижность.
Хотя нет, не растения. Плесень, — думает Ахмет. — Растения имеют силу и форму, а эти скорее напоминают зеленоватые колонии плесени. Как на хлебной корке.
Ни одно из этих не может удерживать форму, безвольно стекаясь в более или менее прозрачные шары, колеблющиеся нездешним ветерком. Проходя, он невольно развеивает некоторых — то, что теряется на ходу живым человеком, для них слишком питательно.
Подымаясь по лестнице, Ахмет чувствует легкий шелест за спиной, беззвучно царапающий нервы шум ниоткуда. За ним увязываются несколько сгустков, сохранивших способность передвигаться. Неизвестно на что надеясь, они сопровождают его до шестого, где резко бросаются обратно, проваливаясь в захламленные ступени лестницы. На площадке шестого появляются косяки и рамы в окнах, это был жилой этаж, здесь первое время жило несколько семей.
На одном из островков снега Ахмет замечает сравнительно свежий отпечаток берца, большая часть каблука и еще немного подошвы. Стены говорят — обратно человек не проходил; и Ахмет сворачивает на шестом, соблазнившись перспективой переобуться: опорки Яхьи-бабая не годятся для городских прогулок. Человек бросается навстречу сразу, стоило Ахмету свернуть в уходящий вдаль стометровый коридор. Правая сторона хорошенько почищена — одни сухожилия да смерзшиеся обрывки одежды, чисто выеденные полости забиты снегом и мусором. На левой сохранилось довольно целое мясо, прикрытое почти неразорванной одеждой.
Значит, забился куда-то в щель, и его доедали не вытаскивая, — заключает Ахмет, проходя сквозь человека. Начинается поиск, Ахмет челноком идет по коридору, засовывая голову в каждую палату. Человек обнаруживается в автоклавной.
На самом деле, забился между тяжелым лабораторным боксом и кафельной стеной. Все, что торчит — начисто объедено. Стены, и особенно металл, охотно рассказывают, как было дело, хотя и без того все понятно: внезапно вышли на нашу сторону, размазали одинокого человека видом и неожиданностью атаки, хапнули его силы и выпнули на ту сторону. На той стороне пригнали сюда, обратно на нашу сторону человек выскочил на лестнице и был загнан сюда, в автоклавную, где из него вытащили уже все. Воплотившись на холявной силе, какое-то время рвали труп, пока не провалились обратно. Дочищали уже птицы, всякие, от ворон до синиц. Ахмет ставит ружье к стене и присаживается на пододвинутый бюкс, внимательно изучает труп, пытаясь определить, не участвовал ли кто-нибудь еще в этой трапезе. Вроде нет, бир Тенре…
Одна нога отламывается легко, промороженные коленные хрящи звонко лопаются, и в руках Ахмета оказывается правый берц с торчащей из него грязной костью голени. Прислонив добычу рядом с ружьем, Ахмет долго бродит по отделению, пока не находит искомое — почти незаржавленный скальпель, в стаканчике с карандашами на сестринском посту. Под стеклом на столе — двойной календарь на …адцатый год и сразу же на так и не пригодившийся следующий, с фальшиво улыбающейся звездой чего-то там, то ли эстрады, то ли кино. Пойдет.
Вторая нога отделяется труднее. Протискиваясь в щель, человек подогнул ее под себя, и едоки то ли не смогли, то ли поленились изгибаться, выгрызать неудобные места. Промороженный металл скальпеля не выдерживает нагрузки и ломается с нежным звоном; но штанина, мягкие ткани и сухожилия худо-бедно прорезаны. Осталась кость. Напрасно поискав глазами какую-нибудь подходящую подставку, Ахмет недовольно морщась пинает дверь и выходит в коридор: в столе на посту оставались ящики, один из них вполне сгодится. Тут же, в дверях, нос к носу сталкивается с безумной тенью бывшего хозяина тела, ошарашенно наблюдающего за разделкой себя любимого. Тень еще крепка и свежа, и если б не прозрачность, то вполне сошла бы за свой труп. Отпрянув к стене пыльным струящимся облаком, тень пропускает странного живого, и снова внимательно всматривается в свое обезноженное тело.