Да-а, во уебище-то, — неодобрительно оглядел Сережик положенную на колени винтовку. Кургузый пластиковый приклад, короткий штырь ствола неладно вылазит из корявого нагромождения черного пластика и такого же черного алюминия. На узле газоотвода торчит высоченный складной намушник, на салазках странная коротенькая оптика — сплошь острые выступающие углы, вся какая-то рифленая, в руках держать несподручно, ужас один. С такой по завалам не полазать, среди арматурки-то, наскрозь проросшей кустами. Сережик развязал хрустящую запекшейся кровью футболку.
Эх, бля, забыл состирнуть. Ладно, по утрянке.
Вывалил магазины. Присоединил, выкинул патрон. Затвор работал как-то мелко и неразмашисто, чувствовалось, что немного грязного снега с песочком — и все, тушите свет, ведите люсю.
Гавно у них волы-ы-ы-ны, — зевнул угревшийся Сережик, потихоньку вырубаясь.
— Вставай! — в бок откуда-то прилетел увесистый тычок, выбив Сережика из мутного и тревожного сна, — проклятьем, м-м, заклейменный…
Сережик резко подскочил, забыв спросонья, что хвататься теперь надо не за голенище. У костерка сидел Старый, пристроив к углям свою кружку с каким-то варевом. Приятно просыпаться даже от пинка, зная, что начавшийся день сулит тебе что-то хорошее.
Если только этот его уже не кончил.
— А этот? Ахмет, где хозяйка? Ты не кончал его?
— Ух ты, кровожадный какой. Нет, не кончал. И ты расслабься.
— Почему это? Мы его че, не будем валить?
— Мы его за пазухой носить теперь будем. С ложечки кормить и носик вытирать. На-ка, — старый бросил на колени Сережику половину батончика, — ты, правда, один срубал уже вчера, ну да хуй с ним. Детство твое, так уж получилось, протекает без буфета с вареньем, значит — косяка тебе не пишем. Ну, че вылупился. Давай, пей чай-то.
— Эт че у тебя, опять багульник, что ль? Ща, поссу…
Пристыженный и ничего не понявший Сережик поплелся на первый, мимо дрыхнущего с покрученными назад руками хозяйки. Прицелился, и коротко вбил носок чуть выше лобковой кости — по утрянке оно самый смак, наспал ссаки-то за ночь. Не обращая внимания на ругань Старого, проскользнул в тоннель и удовлетворенно полил ржавые рельсы, слушая захлебывающийся хозяйкин вой.
Вернулся, сел к костру, и едва протянул руки погреть, как голову бросило чуть ли не в пламя. В ушах зазвенело, и затылок словно опустили в кипяток.
Эх, пригнуться не успел, как быстро, гад, хрен среагируешь.
— Ты слышал, что я сказал за хозяйку?
— Ну… — по спокойному голосу Старого Сережик понял, что все выебоны лучше пока отложить подальше. Но грозу обнесло стороной — Старый начал просто ругаться:
— Хуй гну! Баран! Ты че, не понимаешь, что так и привалить недолго?
— Да ну, че там… — покорно склоня голову, начал технично тупить Сережик, — пад-у-умаешь, пнул раза…
Получилось. Старый чуял лукавство, но конкретно предъявить не мог, и потому удалось отъехать выслушиванием сердитого объяснения про опасность ударов по мочевому пузырю.
Ниче, Старый уйдет, я тебе еще выпишу пару саечек.
— Иди теперь перекидывай его в сменку. А то не доведу мокрого-то. Пиздить его больше не вздумай.
Куда? — едва не сорвалось с языка, но Сережик вовремя спохватился и только кивнул, срываясь с места — сделаем, мол, не извольте беспокоиться, и с отвращением сменил штаны жмущемуся, как баба, хозяйке. Литовец, на самом деле, едва не умер от страха, когда к нему вновь спустился злобный как хорек подросток, и начал стягивать с него обувь и штаны… Во сыкло-то, а?! Что по жизни ссыт, что в штаны, у-у, блядина, все равно запорю тебя, пидораса…
16
— Когда кто-нибудь из вас последний раз видел хаслинского?
Народ молчал. Ахмет видел, что молчат из инстинктивного желания противостоять. То, что он стоит здесь и задает вопросы, в их глазах уже огромная уступка. Ладно.
— Не увидите больше. Хасли — все, зачищены, до земли. Сейчас это чмо расскажет, как это все было. Давай, бибис. Подробно, понятно, с расстановкой.
Литовец начал рассказывать, поначалу запинаясь через каждое слово. Ахмет уж собрался достать кухарь и немного поковырять ему возле уха, но внезапно догадался и потянулся собой к голове врага, распутывая нервно сокращающиеся белесые трубочки. Дело пошло на лад — рассказ пошел побойчее, оставалось только подправлять в нужную сторону. Пыштымцы слушали молча, не перебивая и даже не шевелясь. Когда рассказано было достаточно, Ахмет насмешливым «Ачу уш докладас»[32] прервал докладчика и обратился к мужикам:
32
Ачу уш — «спасибо за», выражение в целом — издевательство над литовским номогенезом. В случае отсутствия литовского эквивалента обычно просто заимствуется русское или английское с прибавлением окончания «-ас».