— Старый, слышь. У меня… Это. Там, на базаре… Притырено немного пятеры.
Ахмет не ответил, слушая, как отдаются в одном из коридоров сознания эти слова.
Если это не Знак, то я тогда не знаю, что тогда Знак… Ишь ты, какова шельма-то, а… И молчит, не треплется. Не, точно Хозяин вырастет.
— Тебе сколь пасок-то, Хозяин?
— Чо?
— Годов сколько.
— А? Щас… Погодь… Это если…
— Салабон, знаешь, что перво-наперво отличает нормального Хозяина от долбоеба?
— Я месяц не знаю… а так должно быть шестнадцать… Чо? Погоди, Старый, я че-то прослушал.
— Чем, говорю, нормальный Хозяин от мудака отличается, знаешь?
— Ну… Может каждому башку оторвать?
— Во баран! — обидно рассмеялся Ахмет, — нормального Хозяина при счете наебать нельзя. И не при счете тоже. Понял, Сергей Базарный, Великий и Могучий? Хозяин умеет считать. От этого он все знает, прежде всего, от счета. Гнилость человечья цифрой обозначается, не буквой. Ему говорят — вот, типа, сегодня полтубы тушняка продали. Тридцать, предположим, две банки по шесть пятерок, да по семере на трех банках скинули, типа мятые, а расчелся покупатель полиэтиленом, полрулона на ширине два метра, да остаток семерой с белым капсюлем выкатил, которая рожок за двадцать идет. И говорят — вот, по пятере это шесть рожков и рожок без пяти выходит. Где наебали?
— У-у, это надо…
— «Это на-а-адо…» — передразнил Ахмет, — это надо тут же сложить, и притом понять, сколько покупатель твоему человеку за мудеж выкатил. И тут же спросить, тыкать надо пока кучка свежая. «Э, а у тебя сегодня празничек, брат? Слыхал я, на десяток семеры приподнялся?» Когда каждый будет твердо уверен, что с него будет спрос за каждый косяк, и что косяки Хозяин видит, то тогда у тебя скрысят не все. Немножко и тебе останется.
— И че, все воруют?
— Все, Сереж. Если спроса нет и люди знают, что не будет, то самый твердый человек станет воровать. Может, не сразу, через время, но станет. Внутри крови у нас подляна сидит, ее не денешь никуда. У каждого, понял? Ты, я, все — крысы в душе. Только надо гасить ее всю жизнь, по башке бить, чтоб не могла, сука, рыло свое поганое из грязи вытащить. Само по себе воровство, Сереж, полбеды. Крыса — всегда означает кровь. Вот что плохо. Когда ты выбираешь крысиную дорожку, она кончится кровью, без вариантов. Хорошо, когда только крысячьей — поймают, на железа подымут. В этом беды нет, одна польза — когда крыс режут, люди радуются, а крысы боятся, пределы знают. Хуже, когда крыса людей жрать начинает. Если крысу вовремя не замочить, она вырастет, пределы забудет и начнет у людей жизнь крысить, мочить всех начнет. Это суть крысы — она рядом с собой людей не терпит. Понял, душара?
Ахмет видел, что Сереге человеческое ложится без вопросов.
Тоже Знак, наверное. Нет в пацане большого гавна.
— И че, вот хозяйки — они че, все крысы, до одного? Неужто среди них всех человека ни одного нет?
— Как нет, есть, конечно. Только тут есть такое: ты вот в Доме Кирюхином жил, так?
— Ну.
— Гну. Ты за движения Дома отвечал?
— Ну… Нет. Дак и спроса не было, так ведь, Старый?
— Был. Дом весь лег.
— Старый, растолкуй. Что мы сделали?
— Ничего.
— Ну, я и говорю, что ничего.
— В этом и косяк. Если ты человек, то крысу терпеть нельзя. А мы терпели, гнулись. Я раньше тоже не понимал. За что мы вообще легли все, понимаешь?
Было ясно, что Сережику невдомек, о чем ему толкует Ахмет. «Мы все» были для пацана самое большее — Кирюхиным Домом.
Бля, как все быстро… Вот уже и нет даже понятия, что была когда-то Страна, что хуева туча людей строила, жила в ней, отмахивала Страну от врагов, что это были такие же люди, — Ахмет остановился, как громом пораженный.
Вот как бывает. Когда начинаешь кому-то разжевывать, и сам вдруг все яснее понимаешь.
Ахмет вспомнил, ярко-ярко, как еще при этом, мелком-бледном, по ящику крутили рекламу какого-то дерьма, не то водки, не то пива: «Ведь страна — не страницы истории, не границы и не территории…»
Сука, а ведь тогда, тогда еще, за столько лет все ясно было! Ну что, что мешало-то, а?! Все еще живы были! Даже армия какая-никакая, а была ведь, была! Мусора не все еще оскотинели тогда, и главное — все живы были, и всю эту пидарасню, тащившую нас под молотки, можно было вымести из нашей, нашей Страны в один день. Как мы забыли, что это НАША Страна, а не всей этой московской-америкосовской шоблы.