— Какое?
— Э, это ты мне скажи. Зачем стопорить колонну именно перед поворотом, понимаешь?
— Чтоб из пулемета вдоль дороги херачить?
— Точно. Смотри, головная взорвалась, колонна встала, наши начали ее мочить с той стороны дороги — что на остальных делают?
— Спрыгивают. Тоже шмалять начинают.
— Где падают?
— Ну… Вот, сюда вот. Так и кювет, и машины прикрывают. Да, точно. Они спрыгнули, очухались, и только начинают по нам стрелять, а вдоль дороги их наш пулемет — ху-у-як! В бочину!
— Точно. Страте-е-е-ег, — насмешливо протянул Старый, — значит, какое расстояние от поворота, за которым сидит твой пулеметчик, до закладки?
— Так… — хищно прищурился Серега, — сто — маловато… Сто пятьдесят. Да.
— Хуй на. Два броска гранаты, не больше. И то, это только для того, чтоб те пулеметчика гранатами не достали, и чтоб своей закладкой не погасить. Пулемет в упор — это пиздец. Когда с фланга, неожиданно, да в упор начинает пулемет, это все. Воевать неохота, вообще. Под себя залезть охота. Времени мало, надо их сразу так охуярить, чтоб они даже мама сказать не успели.
Ахмет спрыгнул с каменюки и подтолкнул Серегу к следующему холмику:
— Главное, смотри… Не. Пошли, дойдем. Лучше сам увидишь. Так и пацанам лучше объяснишь.
— Чево?! — остановился Сережик, — че ты сказал?!
— Че? — включил дурочку Ахмет, — че я сказал?
— Ты че, хочешь сказать, это я ими командовать буду? Ты че, Старый?! Совсем… — тут Сережиково нутро взорвалось острой болью: Старый как-то незаметно подтек к нему на удар и несильно, но садистски точно ткнул кулаком Сереге под солнышко.
Парнишка подробно исполнил осененный вечной традицией танец получивших по солнечному сплетению. Когда он, наконец, встал с колен и протер губы от рыготины горсточкой рассыпчатого снега, сквозь сверкающую радугу слезящихся глаз он заметил Старого, покуривающего на торчащем из-под снега скальном выходе. Старый пошлепал ладонью по камню рядом с собой.
— Сереж, присядь вот. Все? Нормандяк?
— Че? А… Все…
— Понял?
— Понял…
— Скажи тогда.
— Че сказать? За че ты мне ебнул? Чтоб не спорил.
— Не, Серег. Чтоб ты как сопля не спорил. Понимаешь — про соплю?
— Да вроде да.
— Ты это, давай без вроде. Вроде — это в роте. Командира, у которого хоть что-то «вроде», солдат слушать не станет. Рот у командира не для всяких штук, а для команды. Половина людей, которых ты ведешь в бой, последнее, что в жизни слышат, это твою команду. Нахуя им напоследок блеянье слушать, а? Им и так помирать, хватит с них неприятностей. Пусть они слышат нормальную команду, которую можно понять только правильно. Пусть чувствуют, что они умрут, но дело — дело лежать не останется, дело сделается. Чуешь?
— Да. Кажется, въезжаю, — Сережик смотрел куда-то сквозь чахлый березовый лес.
Перед ним сейчас поворачивалась новой стороной выбранная им доля. Ахмет смотрел, как по лицу паренька пробегают страхи, сомнения, неуверенность — как все знакомо… Однако бобик сдох, и назад пути нет. Было видно, что парнишка понимает и это, и понимает вполне отчетливо: вон как набычился, мордочка стала жесткая, прям как у взрослого мужика…
— Ладно. Пошли дальше покажешь.
— Обожди, докурю. Пока курим, я тебе одну мыслю прогоню. Ты говорил, тебе семнадцать?
— Да, можно считать, что так. Совсем чуток остался.
— Вот. Семнадцать. Помнишь, я тебе про Гражданскую и Великую Отечественную рассказывал?
— Ну, помню, канешно. И че?
— На Гражданской, это которая раньше, первая была, был такой пацан, почти как ты. Аркадий Гайдар. Скотиной он, конечно, был беспредельной, животным отмороженным, но дело не в этом. Дело в том, что он командовал полком. Полк — знаешь, че такое?
— Точно не знаю, но — дохуя… А сколько, Старый?
— Полторы тыщи рыл.
— Оба-на… — удивленно выдохнул Серега, — и че, как он справлялся?
— Не знаю. Знаю только, что не лажа это, точно все. Справлялся вот. А было ему на два года меньше, чем щас тебе.
— Ни-ху-я… Ох и семейка у него была, наверно…
— Нет, Сереж. Тогда по-другому как-то было. Все равно — охуеть, да?
— Да-а-а-а… Слышь, Старый. Вот не ты бы мне это прогнал — ни в жисть не поверил бы.
— Вот. И народ у него был, тот еще народ. Твои по сравнению с его парнями — сама мудрость и понимание общего хода. А у него были полностью отвязанные отморозки, с полной башкой тараканов. Я когда ставлю себя на его место, то не уверен — справился бы с такими, нет ли.