Наученный опытом бесплодных расспросов, наутро Ахмет не стал допытываться у старика, как они оба попали обратно в землянку — выходя по нужде, он не обнаружил вокруг их жилища даже намека на следы. Утро началось как обычно, и к восходу Ахмет сварил на вчерашнем бульоне несколько отборных сигов. Когда старик вернулся с улицы, землянку наполнял запах жирной свежей рыбы, от которого рот мгновенно наполнялся слюной.
Суетясь по хозяйству в непривычно приподнятом настроении, Ахмет то и дело ловил себя на любовно-туманных взглядах, бросаемых им на стоящее в углу ружье. Ему хотелось подойти, взять его в руки — не отпотело ли? Отсутствие отвертки и ружейного масла угнетало не хуже переполненного мочевого пузыря, и, едва открыв глаза, он уже решил сходить сегодня в поселок и достать их во что бы то ни стало. Содержалось ружье ужасно, и хотелось дать ему нормальный уход, которого заслуживает любое оружие, загладить вину прежнего владельца.
Визит курбаши оба почуяли резко и отчетливо — выслушавший рассказ о ночных событиях, Ульфат немедля собрался и направился на окраину поселка. Желания курбаши были просты и по-военному конкретны — ему хотелось проверить данные, более смахивающие на сказку, которыми старухи пугают детей. Если в рассказах рыбаков и вправду обнаружится некое зерно истины, то привлечь неожиданно открывшиеся таланты чужака на службу селению, умение незаметно убить пять человек — это поценнее любого оружия.
В качестве материальных стимулов курбаши Ульфат был готов предложить стол, такой же богатый, как у него самого и даже отдать самую младшую жену, взятую год назад — уж больно норовистой оказалась; а этот заговорит, как ему надо, и нормально. Оставив ему минуту хода, оба белемле вышли из землянки — приближающегося гостя, тем более курбаши, полагается уважительно встретить при дверях.
Ульфат, в почти новом камуфляже и чистом дубленом тулупе здорово напоминал полковника Буданова — тот же мощный бугристый череп, та же медвежья фигура борца на пенсии, с той лишь разницей, что курбаши носил длинную смоляную бороду, там и сям прошитую седыми прядями.
Остановившись у землянки, Ульфат засунул большие пальцы за офицерскую портупею и некоторое время рассматривал Ахмета; затем поприветствовал хозяев и протиснулся в землянку, тут же заметив ружье у стены.
— А я думал, что они вам ни к чему…
— Ну, отчего… — ответил, усаживаясь, Яхья-бабай, — иной раз ырым не помогает, а ружье всегда выстрелить может.
Ахмет расставил на топчане пиалки, набрал воды в угольно-черный от копоти чайник и сунул его на печку, неудобно присев на топчан.
— А тебе, Ахмет, ружье, смотрю, без надобности, — одобрительно обронил Ульфат, протягивая предмет зависти многих в поселке — пачку «Примы», — закуришь?
Ахмет мельком рассмотрел картонную коробочку и безошибочно узнал — пачка была из его запасов. Остатки человека собрались с силами и вышли на последний бой с Вечным.
И победили в своем последнем бою: перед глазами мгновенно пронеслась череда ярких картин — баба, обернулась от стола. Руки в тесте, что-то ругается, бесконечно милое лицо в пятнышках муки.
Осыпанный опилками Серега подымается из подвала, на плече доска, что-то весело орет, из носа — недовыдохнутый дым. Пацаны, смеясь, толкаются возле умывальника, Кирюха напротив жадно жрет что-то из миски, теплая пыльная голова собаки под правой рукой — дергает ухом, видимо, заели блохи…
По сердцу резануло рашпилем, на свежак, словно не было этих месяцев, словно все было вчера.
Помертвев, Ахмет машинально взял из пачки сигарету и не глядя принялся ее разминать, медленно, как автомат, катая меж пальцами трещащее бумажное тельце. Ему хотелось крови; нет, не хотелось — он жаждал. Выскочить на хозяйку, вырвать из рук оружие и вбить ствол в пасть, разрывая рот и кроша зубы. В горло, чтоб намушник калаша размолол все в кашу, в ебаный фарш, в гавно. И расплескать поганую голову и поганое тело нескончаемой очередью, размазать по земле, распылить в ничто, чтоб ни одного куска крупнее фляжки…
Случайно перехвативший его взгляд курбаши отшатнулся — слишком уж бешеной, нечеловеческой яростью дохнуло из глаза чужака. Поднявшаяся изнутри дымящаяся стена ненависти мерно била в голову: Как я мог… Что, блядь, я до сих пор здесь делаю! В Тридцатку, сука, бегом. Пора, пора. Рассчитаться. Пока от блядской крови Эртяш на метр не подымется.