— Да, я в норме. Мне нужны антигравы.
— Джордж уже пошёл за ними. Мы хотим снять с тебя скафандр.
— Ладно, валяйте.
— Кладите сюда.
Через пару секунд Макса опустили на землю.
— Где тут замки?
Несколько человек принялась осматривать скафандр Макса.
— Кажется, эти, — неуверенно произнёс пастор Винсенто. — Я раньше таких не видел.
Если бы Макс мог пошевелить рукой, он бы сам расстегнул замки, но стимуляторов хватало лишь на то, чтобы поддерживать в тонусе сердечную мышцу. Нейрошунт буквально вопил о критическом состоянии организма.
— Увеличить дозу стимуляторов, — приказал Макс скафандру.
В ответ на забрале появился отказ выполнить распоряжение. Бортовой компьютер сообщал, что это слишком опасно. «Проклятье!» — мысленно выругался Макс. Но настаивать было бесполезно: скафандр не поставит жизнь своего хозяина под угрозу. Для этого требовалось ввести специальный звуковой код, но он совершенно вылетел у Макса из головы. Что же там было? Какие-то цифры и слова. Кажется, «дерево в осеннюю пору…» и что-то там ещё. Восьмёрка точно была. Или семёрка?
— Вроде, получилось, — чей-то голос прервал попытки Макса вспомнить код. — Можно снять руку. Помогите мне.
— Пастор! — негромко позвал Макс.
— Да? — лицо священника снова появилось перед забралом шлема. — Что случилось?
— Где Хэлен?
— Она увела Юниса, его нужно успокоить. Вы увидитесь позже.
Макс опустил взгляд на грудь пастора, где висел металлический крест на цепочке.
— Знаете, пастор. Кажется, мне больше повезло с друзьями, чем Христу.
— Что ты имеешь в виду, сынок?
— Да так. Ничего. Просто…
Вдруг Макс услышал взрыв — не слишком мощный, но впечатляющий. А потом его накрыл огонь, скафандр взвыл, регистрируя критическое превышение температуры, и умер. А Макса охватил невыносимый жар, почти сразу сменившийся темнотой — полной и непроглядной. «Это конец! — успел подумать он прежде, чем сознание покинуло его. — Теперь точно конец!»
Глава 80
Когда сознание Марвина зафиксировало мгновенную перегрузку всех систем, и рецепторы зарегистрировали запах горящей проводки, робот замер в полнейшей растерянности. А затем рухнул бесполезной грудой металла и электроники.
Но кремнийорганический мозг Марвина умер не сразу. В нём ещё несколько мгновений теплилась жизнь.
Вначале Марвина обступала тьма. В голове у него роились обрывки мыслей, но он был не в состоянии сосредоточиться ни на одной из них.
А потом нахлынули чувства: страх, отчаяние, жалось к себе и ярость протеста: он не хотел умирать! Но мозг ясно говорил: всё кончено. Жить тебе осталось несколько секунд.
Марвин огляделся в беспросветной тьме и увидел нечто смертоносное, что было заключено в нём. Он мог отомстить своим убийцам! Эта мысль, готовая в любой миг исчезнуть, полностью завладела его затухающим сознанием.
Марвин потянулся к системам, в которых стремительно угасала жизнь, и активировал таймер — всего на три секунды. Он решил, что этого хватит, чтобы попрощаться. С кем? Он не знал, но чувствовал, что в его судьбе было то, с чем ему жаль расставаться.
Перед тем, как канула в небытие последняя секунда отсчёта, он вспомнил. В его уносящемся по тоннелю смерти сознании вспыхнула яркая и совершенно живая картина колышущегося, подобно зелёному морю, Леса — прохладного, манящего и пряного.
Лео Антонио улыбнулся в последний раз — и стал частью небытия.
Рэй Фолнер смотрел перед собой и видел только чёрноту, усыпанную звёздами. В правом нижнем углу иллюминатора медленно рос абрис планеты, хорошо знакомой Ангелу Республики. Это, без сомнения, был Плутон, ржаво-коричневый, с белёсыми проплешинами и отчётливо видимыми кратерами.
Повернув голову влево, Фолнер посмотрел на отца Эбнера. Жрец лежал в своей «колыбели» неподвижно, уставившись в квадратный иллюминатор мобильной капсулы, в которую их поместили после разморозки искримняне. Оба человека были подключены к системам жизнеобеспечения, снабжавшим их пищей и водой, а также утилизировавшим отходы. Тела Рея Фолнера и отца Эбнера опутывали эластичные трубки, сделанные из органической ткани и казавшиеся щупальцами какого-то невиданного существа. Вначале Рей Фолнер не мог смотреть на них без содрогания, но за восемь дней полёта привык. Они с отцом Эбнером почти не разговаривали: оба были слабы, мысли путались, речь давалась с трудом — вероятно, сказывались последствия долгого криогенного сна. У них не хватило бы сил даже на то, чтобы отсоединиться от системы жизнеобеспечения, если б они захотели покончить с собой.