— И не говори, что ты от рождения не держал в руках автомат! Если бы это было в другое время… Да и тогда никакой гарантии… Вот так, Коля, извини… Я тебя сюда привел… Если можно простить… Я уже об этом разговаривал с ними. Мы из разных тейпов… Схема такая: я мог бы тебя только выкупить, но таких денег у меня нет. Потому что я воин, а не жулик. Завязал с тех самых пор. У воров деньги. У меня — нет. Они сильно заломили! Злые, раздраженные… Из принципа, говорят… Или своровать русского и отдать взамен… Но я людей не ворую. Убить… — он замялся, — убью, и то в бою только, и то потом замаливать буду, а украсть… Кстати, насчет воровства людей… Это у нас не считается зазорным. Это нормально! Вы в наш монастырь не лезьте со своими порядками!
— Но почему ваша незазорность за мой счет? — воскликнул Колька.
— А почему ваша государственность — за наш счет?! — еще более экспансивно выкрикнул Ибрагим.
— Ибрагим!.. Эх, Ибрагим… — Колька стал говорить совсем тихо: — Ты ведь знаешь, что беспредельщик всегда себе оправдание найдет. Я вот видел, что среди ваших заложников и мусульмане есть, и чеченцы есть… Даже дети! И всему найдется оправдание: мусульманин — не настоящий, чеченец — плохой, ребенок — какой?.. А?.. А оказывается — деньги, деньги!.. Так-то!
— Да, точно! Оправдание всегда найдется! — согласился Ибрагим с мстительной веселостью. — Вот и ваш один полковник недавно — молодую чеченку изнасиловал, а потом задушил и закопать велел, как собаку. И причина у него есть: якобы снайперша. А я, сам знаешь, в первую кампанию попал в ваш фильтрационный лагерь, под Грозным. Лагерь был на месте автобазы… Так вот, сидели мы там не в таких хоромах, как ты, а в пустом подземном металлическом резервуаре, то есть в емкости из-под горючего… Тогда я был только потенциальным боевиком. А помнишь, у нас была война, в которой все мы были на одной стороне, — Отечественная. Так вот в то время весь мой род выскребли из Чечни и, как скотину, вывезли в Казахские степи… Больше половины — вымерли… Тогда мы для вас были — предатели: все! — старики, женщины, дети!..
Ибрагим попал в цель, потому что Колькина фраза прозвучала с виноватой интонацией:
— Ну что ты, Ибрагим: «мы», «вы»… «наши», «ваши»!..
— А чтобы ты не думал, что один тут, в подвале, страдаешь! И что я тебе больше должен, чем ты мне.
— Я и не думаю… Хорошо, Ибрагим, не расстраивайся! — Колька постарался улыбнуться. — Ты мне ничего не должен. Кто тебе такое сказал? Не верь им! У меня к тебе всего-то совсем маленькая просьба. Просьбочка!
Ибрагим не услышал его и сказал задумчиво:
— Да, Коля, воевать плохо, не воевать — плохо!
— Почему так?
— Да потому что сто раз поклялся! Что непонятного? Нет, ты не подумай, что я о чем-то жалею, — Ибрагим, встряхнувшись, напустил на себя гордый вид и зачеканил слова: — Я воевал и буду воевать! За свободу своей родины, и погибну, если будет надо! Все!..
— Пристрели меня…
Ибрагим отрицательно покачал головой. А Колька горячо пояснил:
— Я уже измучился!.. Я уже человеком себя не чувствую… Пойми, братан! — голос Кольки задрожал, чего с ним раньше случалось очень редко, во всяком случае, Ибрагиму такое смятение в Колькином исполнении слышать и видеть не приходилось. — Ты ведь не человека убьешь — скотину!.. У тебя ведь за пазухой пистолет. А им скажешь, что я напал на тебя, а ты защищался…
— Нет! — закричал Ибрагим и вдруг, задрожав, вскочил с пучками соломы в кулаках. Затем в отчаянии метнул эти пучки в Кольку, осыпав ему голову, и выбежал вон, громко ругаясь по-русски.
Прошло немного времени, возможно, час, и Ибрагим вернулся.
— Коля, я договорился с ними. Они злые — наши отступают… В Грозном всем будет конец. Хотели тебя… ты же пожилой… Но только из уважения ко мне, к воину… Ты примешь ислам… И дальше — тебе найдут применение. Ты останешься жить, а это главное. Не перебивай, не торопись отказываться… Ты ведь не крещеный, я помню, ты говорил… Поэтому ты никому этим поступком не изменишь. Бог ведь не важно как называется: Христос или Аллах… Тебе какая разница? С богом легче ведь… Жить легче, умереть… Да и шанс появится… Это все, что я смог сделать. Иначе… Иначе — совсем плохо, — Ибрагим помолчал, встал и пошел к двери: — Иначе — хуже смерти, поверь.
Колька молчал, не зная, что ответить. Еще минуту назад он, казалось, был готов на все, лишь бы прекратились его мучения, а как только спасительная возможность представилась, он заколебался. Впрочем, чувство, повергнувшее его в долгое оцепенение, было, пожалуй, выше, чем простое сомнение… Как если бы ему предложили умереть и воскреснуть снова, но другим человеком, в другом времени, без памяти о прошлом, пусть даже неприятном, мучительном.