Наличие в семье второго, необычного, пленника порой заставляло Камиля забыть о собственном несчастье.
В хозяйстве жила девочка-чеченка, лет пяти-шести, с обычным для вайнахского племени именем — Сажи. Девочка не знала, что являлась заложницей. К ней относились как к дочери и сестренке. Она спала, питалась и играла с детьми хозяина, которые, конечно, ведали ее тайную роль. В понимании девочки — она была в гостях. Беда родителей Сажи заключалась в том, что их родственники жили в денежной Москве, поэтому, по логике похитителей, могли заплатить солидный выкуп. Сами хозяева к пленению Сажи прямого отношения не имели, она проживала у них по просьбе настоящих похитителей.
Сажи часто отлучалась от основной массы детей, хотя ее старались не оставлять одну. Чем-то Камиль привлекал ее. Возможно, тем, что хозяйские дети почти не обращали на него внимания: без нужды не разговаривали, обходили или оббегали как неодушевленный предмет, — может быть, интуитивно Сажи чувствовала даже в этом его непохожесть на других взрослых. Она часто садилась на корточки недалеко от человека-погремушки и внимательно смотрела не только за тем, что он делает но, как казалось Камилю, и за тем, как он двигается, какое у него лицо…
Камиль, когда кроме Сажи никого не было рядом, тихим ласковым голосом присказывал: «Сажи-Сажи? что-нибудь скажи!» Сажи не понимала по-русски, но ее имя, в окружении смешных звуков, в устах доброго и грустно-лукавого Камиля, который иногда говорил на ее родном языке, сильно коверкая слова, — веселило девочку, как и всякого ребенка, ответного на ласку.
На второе лето хозяин снял с Камиля цепь и передал пленника «в аренду» — в распоряжение другим людям для выполнения сезонных, как выражались новые временные владельцы, работ: его, наряду еще с несколькими невольниками, среди которых были и плененные солдаты срочной службы, использовали в качестве носильщика при переходе в Грузию и обратно. Туда уходили налегке, зато оттуда караван шел груженым до предела. Тюки и короба были тщательно упакованы, и от носильщиков не скрывали, что в тарах находилось оружие, боеприпасы, аппаратура связи, обмундирование — то, что необходимо для войны; все это было импортного производства.
Один из пленников, молодой рыжий солдатик, худощавый, но жилистый, которого чеченцы почему-то называли студентом, и который, по-видимому, в любой ситуации оставался шутником и балагуром, спросил у пожилого чеченца:
— А зачем из такого далека тащить? Ведь почти все это можно купить у нашей регулярной армии, — он добавил, куражась: — Вернее, у самой честнейшей ее части…
Чеченец, обычно немногословный, с явным удовольствием оценив кураж «студента», растолковал:
— Мы оттуда несем то, что у вас купить невозможно, чего у вас нет. Импорт есть импорт. Притом, это же гуманитарная помощь! Почему не взять?.. — он засмеялся, а затем, посмотрев на «студента», оценивая его реакцию, заметил: — Гуманитарная — это не то, что ты думаешь, студент. Гуманитарная — это значит «от души». Мир нам от души помогает. И, кстати, на нашей стороне иностранцы и русские не только за доллары воюют, многие делают это бескорыстно.
Чувствуя, что обычно молчаливый чеченец сейчас не против продолжения разговора по важной теме, паренек тоном любознательного ученика сделал предположение:
— Ведь что-то ими двигает! Любовь к Чечне?
— Издеваешься? — добродушно отреагировал чеченец. — Издевайся, издевайся, шутник! Хочешь, чтобы я сказал за тебя? Скажу! Всех наших доброжелателей объединяет нелюбовь к твоей России. Даже тех, кто в глаза не видел чеченцев и не знает, что такое Чечня. Ты, очкарик, должен это знать лучше вон того, — он кивнул в сторону Камиля, — необразованного зэка. Вот тебе очень хороший пример… Возьми тех, для которых нет хуже фигуры, чем палестинский или вообще арабский террорист. Так вот, для них этот самый гнусный, как они считают, террорист становится светлым борцом за свободу, едва приезжает сюда и начинает взрывать русских… Ха-ха-хах!.. — чеченец от души засмеялся: — Еще доказательства нужны, студент? Ну, а за что Россию не любят, это уж ты сам суди, у тебя голова умная…
На одном из привалов «студент», сняв очки, с одним треснутым стеклом (другого не было вовсе), участливо спросил у Камиля:
— Дядя, а вы в первую чеченскую кампанию как ко всему этому относились? — студент красноречиво повел рукой вокруг.