— Так вот, та княгиня дважды бывала в Николо-Березовке. Специально приплывала сюда на пароходе… Церковь здесь была знаменитая на всю Россию… А в ней — икона чудотворная. Церковь сейчас восстановили: чудо, не церковь! — Варвара опять устремила взгляд вдаль, по направлению движения судна и продолжила уже задумчиво, казалось, рассказывая только себе: — Ну и вот, когда я одна здесь стою, а из-за холмов проявляется это село… То мне кажется, что рядом со мной… Где-то совсем близко… Ну вот буквально так — по обе руки… Даже как будто дыхание их слышу и тепло тел… Стоят две мученицы — Елизавета и тезка моя, Варвара… — вдруг она очнулась и вскрикнула: — Да вон она, Березовка-то!
Человек вгляделся по направлению, заданному Варвариной рукой. Действительно, из-за речного поворота, над гладью воды, бирюзово-серебристой в утренних лучах, над холмами и пышной зеленью засверкал золотом церковный купол. Варвара закрестилась и стала отвешивать поклоны. Наконец, успокоившись, опять обратилась к пассажиру:
— Ты не крещеный?
Но тот, облокотившись на борт, точнее, перевесившись через перила ограждения, будто не услышав вопроса, молчал с каменным лицом, уставившись в воды Камы. Варвара сказала ласково и мирно, постаравшись мягко пошутить:
— Чего там интересного? Русалка? Или ты язычник? Водоогнепоклонник? А ведь Кама — она действительно для многих и божество, и мать!.. Бог такой, вроде, есть, Кам. То ли покровитель этих мест, то ли, наоборот, наказание… — но, видя продолжение странного молчания пассажира, Варвара перешла на обыденный тон: — Ой, ладно, пора мне! Команда на завтрак сейчас пойдет. И ты приходи, — и, уже двинувшись уходить, спросила: — А ты зачем в Березовку-то? В гости? А тебя хоть как зовут-то, мил-человек?
Наконец человек вышел из оцепенения, кивнул, получился благодарственный поклон, и постарался улыбнуться доброй женщине:
— В гости, сестренка… А имя… Уж запутался…
Все предыдущие выходы на свободу для Кольки заканчивались одним и тем же — он вновь оказывался за решеткой. Хронический невольник настолько привык к такому положению вещей, что воспринимал его как некую природу, доставшуюся ему наравне со многими людьми, неизбежность, заданную свыше. Ввиду особенностей своей судьбы, многого из другой жизни, которая кипела за стенами детдома, а потом за колючей проволокой — то есть из-за всего того, что его отгораживало от «основного» мира, — он глубоко не ведал. И все же у него определилась жизненная формула: если есть категория людей — то имеется для нее закон. Конечно, он интуитивно верил, что, как и во всяком правиле, есть исключения… И хотя исключения Кольки пока не касались, в глубине его души жила надежда, что когда-нибудь он найдет ту щель, ту особенную жизнь, куда можно будет юркнуть, идя по привычному и опостылевшему этапу освобождений и отсидок.
Новый знакомый, сосед по нарам, чеченец Ибрагим, самодеятельный художник, выполнявший не только заказы коллег-сидельцев, но и участвовавший в оформлении местной стенгазеты, который появился у него за несколько месяцев до «последнего звонка», казалось, почуял тайную мечту Кольки.
— Коля, ты обычно какой путь выбираешь, когда «откидываешься»? — уверенно начинал Ибрагим. — Ты не вор, поэтому ищешь работу. Так? В приличные места тебя не берут. Правильно? Ведь на тебе печатей ставить негде. Ни в документах, ни на теле… Находишь шабашку… Живешь, где попало. Везде окружает серость и грязь. Никто тебя за человека не считает. Неважно: Сибирь, Урал, Средняя полоса — один черт! Откуда хорошему настроению взяться? Откуда, извини за гнилой базар, взяться светлому будущему? Будущего нет. Значит — озлобление. Ну, а потом — или хозяева на тебя какой-нибудь грех свалят, или новые друзья попутают, уговорят на «пустяковое» дело, или напьешься-подерешься… Опять срок…
— Все ты знаешь, Ибрагим! Откуда столько ума набрался? — насмешливо соглашался Колька, оглядывая Ибрагима, получившего уже здесь, в заключении, кличку Абрек, тянувшего срок за кражу скота с дагестанских пастбищ и продажу его в Сибирь, невысокого, худощавого, согбенного сорокалетнего мужичка, весь невнушительный облик которого никак не вязался с образом справного разбойного горца. По-русски Ибрагим говорил чисто, лишь слегка окая, что свойственно вайнахам, и достаточно грамотно, чему, впрочем, удивляться не стоило — человек окончил десять классов общеобразовательной школы (во всяком случае, так он сам объяснял свою хорошую развитость). Ко всему, даже физиономия не давала основание сказать о нем — «лицо кавказской национальности». — Ты сам-то, когда выйдешь, опять будешь: «Крепко за баранку держись, шофер»? — Здесь Колька продолжал иронизировать: Ибрагим попался на перевозке краденого скота на автомобиле, принадлежавшем приличной, как он уверял, фирме, в которой работал.