– Шаги почудились, кто-то кошкой крался, – и стволом ткнул в сторону зарослей над Яиком. Прислушались. Вокруг в легкой пелене утреннего тумана стояла тишина, и только изредка плескалась река, когда с обрыва в нее падали комочки подмытого берега.
Не видели караванщики за кустами да за туманом, как в полусотне шагов от них, вжимаясь в густую траву, ящерицами уползали двое в теплых ватных халатах. Уползали прочь, убедившись, что купцы по ночам стерегут себя и что сонными их взять вряд ли удастся. А еще дальше, в трех верстах, чтобы не выдали себя нечаянным ржанием, паслись стреноженные кони и терпеливо дожидались своих беспокойных хозяев.
До восхода солнца купцы были уже готовы в путь. Данила, пока вьючили верблюдов, в путевом дневнике успел сделать первую запись: «Во исполнение Высочайшего повеления и по усмотрению господина губернатора тамошних обстоятельств, в опыте к свободной с бухарскими и хивинскими народами коммерции, через дикия и степныя места киргиз-кайсацкою ордою до Хивы и Бухарин отправлен был купеческий караван с товарами, при котором определен я был главным».
Закрыл толстую тетрадь – подарок губернатора, чтобы все, что встретится интересного, можно было записать для памяти, – Данила распорядился начать новый дневной маршрут на запад.
Теперь Рукавкин старался распределять дневной путь так, чтобы засветло бьггь в дороге, а к вечеру поспевать дойти до очередной крепости на реке Яике. Крепости хоть и были на противоположном, правом берегу, более гористом, неровном для езды, да около них все надежнее, чем в открытой, отовсюду просматриваемой и незащищенной степи.
Чучалов выезжал к коменданту, губернаторовым именем требовал солдат, и ночью купцов надежно стерегли караулы.
Так миновали в спокойствии крепости Чернореченскую, Татищеву, Нижне-Озерную, Рассыпную, а потом с огромным удовольствием отмывались в банях Илецкой крепости, которая уютно разместилась на левом бугристом берегу Яика при впадении в нее степной речки Илек. Здесь Данила решил сделать недолгую стоянку, починить возы и перековать некоторых коней.
Вместе с купцами из Илецкой крепости выехали домой шесть яицких казаков, чему караванщики были очень рады – ведь от Илецка и до Яицкой крепости много дней пути и нет ни одного форпоста. Под надежной охраной казаков продолжили путь, обходя киргиз-кайсацкую неспокойную степь.
Одна из ночевок совпала с приходом к устью реки с красивым названием – Утва. Отужинали. У костра, где сидели казаки и самаряне – татары разместились чуть в сторонке, ближе к реке, – завязалась неспешная беседа людей, которым волею судьбы предстояло провести в дороге не один день.
– Вот кричат: «Казак, казак!» – разбойник, дескать. Откуда это слово взялось у нас? – спросил Рукавкин, с любопытством поглядывая на седого, сутулого казака.
– Слово это не наше, – ответил старый казак, не спеша набив табаком прокуренную глиняную трубку. – Досталось оно нам от татар. По-ихнему оно значит – вольный, бездомный, бродяга. Таковыми были те, кто первыми бежали на далекие окраины России, пока вновь не вступили под царскую руку. За это получили не очень, правда, щедрую казну и корм, да службу начали править царям московским. Имя же так и прилипло к нам.
– Корм получили, да волю потеряли, – негромко обронил один из казаков, с могучей, темно-коричневой от загара шеей. Из-под бараньей шапки торчали в стороны черные густые кудри и – левое ухо. Вместо правого уха чуть видна мочка и остаток хряща.
– Одно с другим у казаков не вяжется, – поддакнул седой казак. – Тут ты, Федя, прав, как сам Господь Бог. – Старик зажег конец длинного прута, прикурил, пыхнул несколько раз дымом, ароматным и теплым, прищурился, глядя на задумчивого караванного старшину. Рукавкин через время спросил, спокойна ли жизнь у яицких казаков с киргиз-кайсаками, не делают ли те набеги на казачьи земли?
– Э-э, теперь у них не служба, а райское житье, – усмехнулся старый казак. – Спят сладко, бесовы дети, аж слюни с полатей капают. Не то что в наше времечко бывало, больше в седлах дремали…
Казак с отсеченным ухом, которого звали Федором Погорским, возразил старшему с некоторой обидой в голосе:
– Ну, дядя Авдей, так уж и слюни с полатей, – и к Рукавкину: – Живем мирно, как собака с палкой, пока одна в другую не вцепится.
Старый Авдей пояснил, что когда у соседей-киргизов случается трудная тебеневка[11] и скот не может из-за гололеда или обильного снега пробиться копытами к траве, начинается массовый падеж. Вот тогда кочевники подходят к Лику, валят молодой лес по берегам и в протоках, им кормят скот. Да и казацкие стога на луговой стороне по левому берегу нередко скармливают овцам. Ладно, если платят хоть за сено, но случается, что норовят задаром. Вот тогда и бывают драки до крови.