— Ладно, вы убили графиню Терскую ради наследства, вы убили нотариуса и адвоката, чтобы замести следы, но зачем вы убивали людей, непричастных к вашим интригам? Зачем вы убили дворника? Для практики?
— Этот блаженный подслушал во дворе мой разговор с Нафанаилом и, хоть сам ничего и не понял, мог его кому-то передать. Кому-то понятливому. Значит, стал опасен… А впрочем, кто сказал, что я имею какое-то отношение к убийству дворника? Это на суде доказать никак не удастся!
— Женя, мне страшно вас слушать!
— Ой, не надо! Вы-то, Елена Сергеевна, не из пугливых!
— Вы не верите в Бога? Я поражаюсь, как вы не побоялись взять на себя столько греха?
— Бог и грех — понятия либо для тупых неразвитых крестьян, либо для философствующих, занимающихся богоискательством интеллигентов. Я не отношу себя ни к тем, ни к другим. Есть поступки рациональные и нерациональные. Заботиться о себе и своем будущем — рационально.
— Значит, в своих действиях вы руководствовались исключительно завистью?
— Вы вульгарно трактуете мотивы моих поступков. Зависть — это слишком мелко. Речь идет о справедливом перераспределении между отдельными представителями человечества благ земных. Подчеркиваю, о справедливом! Почему Марии Антоновне все земные блага в нарядных свертках, перевязанных цветными бантиками, были выставлены уже к колыбели? Потому что ее предки уже лет триста, а то и пятьсот назад успели хапнуть денег? И заметьте, никто не интересуется, честным ли путем графы Терские на всех этапах существования своего семейства приращивали богатства! А теперь пришел мой черед кое-что прирастить для себя, изъяв у случайной и недостойной владелицы. Знаете такую революционную песню — «В борьбе обретешь ты право свое…»? Вот я и борюсь за свои права! И не таким идиотским способом, как вы с гусыней Мари. Я пошла другим путем! Вам знакомы труды Маркса?
— Знакомы. И не могу сказать, что я от них в восторге. Я не отношусь к числу поклонников Маркса. Но неужели и вы называете себя марксисткой? При всей неоднозначности его теории, Маркс все же писал о другом.
— Каждый имеет право творчески преломить философские догмы, применяя их на практике.
— Простите, я не имею желания развязывать дискуссию касательно основ марксизма. Лучше ответьте — тогда, в Слепухине, вы пытались убить нас с Марией, испортив тормоза авто?
— Боюсь, я не слишком сильна в технике, и этот опыт нельзя назвать удачным. Лучше использовать проверенный яд, чем возиться с тормозами без гарантии на успех.
— А почему вы позже не повторили попытку? Ведь у вас было много возможностей отравить нас с Марией Антоновной. Вы часто ели за одним столом с нами.
— У меня, видите ли, поменялись планы. На вас я, собственно, и не хотела покушаться, тогда, в автомобиле, вы случайно подвернулись под руку в комплекте с вашей подругой. А потом мне пришла в голову забавная мысль — надо выдать вас замуж за Нафанаила-Мишеля и поживиться еще и вашими деньгами.
— Что за дикая идея? Как вам пришло такое в голову? Допустим, поживиться чужими деньгами вы любите, но путь к моим деньгам вы выбрали неверный. Неужели вы вообразили, что Нафанаил Десницын в качестве мужа мог бы показаться кому-то соблазнительным?
— А почему нет? Вдовы порой готовы выскочить за кого угодно, хоть за черта с рогами. Но Фаня с присущей ему вульгарностью умудрился все испортить. Да, так вот, пока я носилась с этой идеей, мне нужна была и живая Мария Антоновна, ведь находиться в вашем доме и держать, так сказать, руку на пульсе событий я могла только в качестве ее служанки.
— А вы не боитесь суда?
— Честно говоря, не очень. Во-первых, никому не удастся доказать, что я имею отношение хотя бы к половине этих убийств; во-вторых, большую часть сделанного можно свалить на Нафанаила, он теперь оправдаться не сможет; в-третьих, хороший адвокат так распишет мою трагическую жизнь, приведшую меня в сети авантюриста-соблазнителя Десницына, что присяжные будут рыдать и от всего сердца мне сочувствовать; а в-четвертых, женщин вообще не подвергают излишне суровым наказаниям. Террористкам, посягавшим на основы государственной власти, взрывавшим губернаторов, а заодно и пять-шесть случайных жертв, дают лет восемь от силы, а то и меньше. А бедной девушке, которую злодей вынудил стать невольной соучастницей в убийствах, не имеющих особого социального значения, сколько дадут? Ну даже в самом страшном случае, в самом-самом, поеду и я на восемь лет в Сибирь. И что? Знаете такую песню — «Я Сибири, эх, да не страшуся! Сибирь ведь тоже русская земля…». Толковый человек, а особенно женщина, везде сумеет устроиться. Сейчас мне двадцать два года, а через восемь лет будет тридцать. Не такой уж плохой возраст! Так что, господа, до встречи в 1918 году! Еще увидимся!