«Милая моя девочка (зачеркнуто)… Дорогая моя Машенька! Я долго мучилась, долго страдала, но наконец решилась написать тебе это письмо и рассказать обо всем. Надеюсь, ты сможешь когда-нибудь меня простить. Ты знаешь, я всегда любила тебя, как родную внучку, ты росла у меня на глазах, и сейчас у меня нет никого дороже, чем ты, моя дорогая. Я так виновата (зачеркнуто). Я должна была тебя защитить, ради памяти твоей бабушки, моего дорогого незабвенного друга…
Я не нашла в себе смелости встать на твою защиту, когда тебя буквально ограбили, лишив наследства. Прости меня, если сможешь… Я жалкая, больная, трусливая старуха! Меня запугали и подкупили, хотя обещанного вознаграждения я так и не получила (зачеркнуто)… Я позволила свершиться страшной несправедливости и не знаю, как мне отмолить этот грех. Тяжело жить с больной совестью, и я решила рассказать тебе обо всем. И в суде под присягой готова это подтвердить. Машенька, подлинное завещание твоей бабушки, в котором ты объявлялась главной наследницей, подменили, и я знаю, кто виновен в этом преступлении — это…»
Маруся подняла на меня влажные глаза.
— Ну вот, теперь понятно, почему бедная старушка вдруг сорвалась с лестницы. Ей помогли неудачно упасть… А в ее записях нет ничего такого, о чем мы и сами бы не догадывались. Она не успела назвать ни одного имени…
— Все равно это очень важный документ. Наверное, само письмо или более подробный черновик перехватил преступник, но и здесь вполне определенно говорится о факте подлога. Удивительно, как камердинер нашел этот черновик и сумел донести до нашего дома. Если бы злодеи знали, с чем Петр Никодимович к нам идет, боюсь, мы бы с ним так и не встретились. И теперь никто не разубедит меня, что уличное происшествие — не несчастный случай, а месть преступников бедному старику за этот его визит…
— Леля, а почему ты все время говоришь так неопределенно — злодеи, преступники? Ты не считаешь, что виноват во всем Мишель?
— Боюсь, что да, виноват. Но нам необходимо собрать улики, чтобы определенно назвать его убийцей. Такими обвинениями на основании догадок бросаться нельзя. А пока этот черновик — первый серьезный документ, попавший в наши руки. Шура, — позвала я горничную, — Шурочка, сходи в писчебумажный магазин «Надежда» у церкви Николы в Плотниках, у них хороший выбор канцелярских папок. Купи прочную папку для документов, картонную такую, с завязками. Только цвет подбери не слишком противный — не коричневый и не грязно-зеленый.
Как только Шура вернулась с картонной папкой пронзительно василькового цвета, я спрятала документ в папку, а папку в тайный несгораемый шкафчик, замаскированный картиной» «Вакханка» у меня в спальне. В этом небольшом патентованном сейфе хранились мои самые дорогие драгоценности и самые надежные ценные бумаги.
С некоторыми предметами, спрятанными в тайнике, были связаны незабываемые воспоминания. Например, диадема, усыпанная крупными бриллиантами голубой воды…
Когда-то мой второй муж, промышленник Лиховеев, потратил чрезвычайно много усилий, чтобы найти в ювелирных магазинах Москвы нечто, без слов говорящее об уровне его доходов. Мы готовились к балу в Купеческом собрании, и мне надлежало затмить красотой и изысканностью наряда всех прочих дам. Вечернее платье из жемчужно-серого атласа мы выписали из Парижа, а диадему, похожую, по словам мужа, на «настоящую драгоценность», он сам две недели искал, рыская по городу от ювелира к ювелиру.
— Мне-то что, — повторял Лиховеев, — мне, кроме фрака, все равно напялить на себя нечего. А что фрак? На балу и официанты во фраках будут. А как на тебя в этаких бриллиантах московское общество посмотрит, так сразу все оценят мою кредитоспособность. Такая штучка с камешками достойна императрицы. Да-с! Вот пусть все знают Лиховеева! Хорошему торговцу богатая витрина требуется.
Закончились приготовления к балу драматически. Облаченная во фрак тушка мужа в бесчувственном состоянии покоилась в гостиной, растянувшись поперек персидского ковра. Несчастье, которое может произойти с каждым, кто, принявшись с утра пить шампанское, постепенно переходит на водку…
А я в своем парижском туалете и диадеме, достойной царственных особ, рыдала в спальне…
С тех пор подарок покойного супруга хранился в моем сейфе, молчаливо напоминая о самых ярких страницах моего второго супружества. Покойся с миром, господин Лиховеев!