В одной из первых представленных нам папок были эскизы стенных росписей для одного модного ресторанчика. Замысловатый узор из модернистски изогнутых веточек и лепестков в центре композиции украшала выглядывающая из цветов женская головка. В ней легко было узнать Марусю.
— У меня тут есть несколько разных вариантов, не знаю, какой из них больше понравится заказчику.
Щербинин разложил на столе листы с эскизами, отличавшиеся между собой только оттенками цветовой гаммы да ракурсом, в котором была повернута к зрителю Марусина голова.
— А вот это — эскизы театральных костюмов к музыкальной постановке у Гирша.
В схематично изображенной Коломбине, наряженной в пестрое, тщательно прорисованное платье, тоже угадывалась Маруся.
— Тут что-то на мистико-религиозные темы? — Маруся оттянула край тафты, закрывавшей картину на подрамнике. Это была первая фраза, произнесенная моей подругой во время осмотра мастерской. По большей части она бродила молча, видимо, боялась расплескать благоговение, возникшее после прикосновения к творческой святыне…
— Это — «Коленопреклоненная». Я использую этот этюд в церковных росписях. Один железнодорожный магнат построил церковь в своем имении и приглашает меня расписать трапезную. Эта женская фигура послужит для образа Марии Магдалины в «Распятии с предстоящими».
Клянусь, дама в старинном балахоне, трагически простиравшая руки в пространство, напоминала Марусю еще больше, чем Коломбина.
Далее нашему вниманию была представлена акварель «Старинный маскарад», на которой Маруся представала в образе дамы в домино и пудреном парике екатерининских времен, потом полотно «Диана-охотница», исполненное для кабинета в новом особняке текстильного туза (Маруся в античной тунике с луком и колчаном), и, наконец, пейзаж «Арбатский дворик» (внутренний фасад старого особняка, запущенная клумба, голубая скамья со спинкой, на скамье — Маруся в белом платье с книгой в руке).
Насколько я успела заметить, работы Андрея по своей стилистике напоминали скорее полотна участников петербургского объединения «Мир искусства», чем московской «Голубой розы», но это, наверное, неудивительно — он ведь учился живописи в Петербурге.
Впрочем, я не художественный критик и не претендую на лавры вредного старикана Стасова. На мой дилетантский вкус, работы Щербинина были хороши.
Только одна вещь вызывала недоумение — странно, что Андрею Дмитриевичу заказывают свои портреты какие-то дамы. Ей-Богу, они сильно рискуют! Что бы он ни взялся писать, у него везде получается одна Маруся!
Конечно, облик моей подруги способен украсить любое полотно, но ведь не все заказчицы портретов на нее похожи.
Я лично раздумала заказывать свой портрет Андрею… Может быть, некая тайная смутная надежда превратиться в его музу прежде меня слегка тревожила, но теперь я убедилась — муза у художника уже есть.
Под конец осмотра мастерской мне на глаза попался уже завершенный пейзаж Остоженки, эскиз которого Щербинин набросал возле дома Ады в процессе слежки за Квазимодо.
На картине, кроме высокой колокольни Зачатьевского монастыря и старинных особнячков, появились фигурки двух женщин, оживляющие пейзаж. В одной из них легко можно было узнать Марусю (любимая модель маэстро!), в другой я все же опознала себя.
— Ах, Андрей Дмитриевич, не продадите ли вы мне эту картину? — Я поняла, что кое-что из работ Щербинина весьма привлекательно для меня. — Она мне очень нравится и всегда будет напоминать о нашем приключении.
— Этот этюд? Честно говоря, это не лучшее… Так, спонтанно, волею обстоятельств набросал что-то на холст… Но если вам понравилось, прошу вас, примите от меня в подарок!
— Простите, мне неловко! Я не хотела ее у вас выпрашивать…
— Ну что вы, такой пустяк!
Андрей расписался на обратной стороне холста и начертал несколько приятных слов в мой адрес. Представляю, какую сумму смогут заломить мои потомки за московский пейзаж с авторской надписью Щербинина лет через сто!
Хозяин, завершив экскурсию по своей студии, пригласил нас в соседнюю комнату, куда он распорядился подать чай.
Открывшаяся нам за бархатными шторами гостиная поразила меня еще больше, чем педантично убранная мастерская. Это была удручающе благопристойная комната — красный плюш, вольтеровские кресла, тюлевые занавески, подобранные фестонами, и стеклянный шкаф, достаточно вместительный, чтобы держать в нем полномасштабную копию памятника героям Плевны, набитый сверху донизу кузнецовским фарфором. И кружевные салфеточки, покрывающие все свободные плоскости…