— Но ведь проводилось, наверное, полицейское расследование?
— Проводилось, голубушка, проводилось… Но я не был заинтересован раздувать эту историю, вы понимаете — почему, и, грешным делом, подмазал кого следует. Официальный вердикт гласил: несчастный случай. Дескать, кухарка в мое отсутствие решила принять сердечных капель, но по своей малограмотности перепутала в аптечке пузырьки и ошибочно подлила себе в кофе яду…
— И вам поверили?
— Но ведь я не прикасался к кофейнику, не видел его даже, не выходил на кухню и в момент смерти бедной женщины не был дома. Это подтвердил посыльный от больной пациентки, который вытащил меня в тот день из-за стола. Почему же полиции мне не поверить? Я-то сам уже установил, что отраву подсыпали в банку с молотым кофе, и сваренный из него напиток, естественно, превращался в яд, но, простите великодушно, мне вовсе не хотелось, чтобы полиция проводила в моем доме дознание, выясняя, кто именно мог это сделать. Может быть, вы меня и осудите за эту слабость…
— Ладно, господин Шёненберг, я не буду принимать на себя обязанности Фемиды в глобальном масштабе, меня интересует одно конкретное преступление и то, что с ним непосредственно связано. Садитесь к столу и пишите обо всем, что имеет отношение к смерти графини Терской. Свое участие в событиях представляйте, как подскажет ваша совесть, не знаю, как уж вы с ней договоритесь. Но по интересующему меня вопросу прошу соблюдать четкость, объективность и достоверность. И надеюсь, этот случай заставит вас наконец задуматься о заведомо ложных показаниях, фальшивых свидетельствах, подпольных абортариях и отказе в медицинской помощи несостоятельным пациенткам. Вы упомянули, что давали клятву Гиппократа. Текст присяги, под которой подписываются выпускники медицинских факультетов, широко известен. Даже я помню наизусть выдержки: «Принимая с глубокой благодарностью даруемое мне наукой звание врача, я даю обещание в течение всей моей жизни не помрачить честь сословия, в которое вступаю. Обещаю во всякое время помогать по лучшему моему разумению прибегающим к моей помощи страждущим…» ну и так далее. Вам не помешало бы освежить в памяти текст данной вами присяги, Константин Конрадович! Особенно в части, касающейся помощи страждущим и чести сословия…
Когда доктор наконец ушел, оставив на столе стопку мелко исписанных листов, я заметила, что Маруся так и стоит с револьвером в руке, а по ее лицу медленно текут слезы.
— Леля, Леля, значит, бабушку все-таки убили! Ужас, ужас!
Она положила револьвер на стол рядом с показаниями доктора Шёненберга, а сама опустилась на пол, держась за резную ножку стола, по-детски вытирая слезы ладошкой.
— Бедная бабушка! — Единственный глаз Михаила был тоже на мокром месте. — Она была такой славной.
Встав на колени возле Маруси, Михаил обнял ее, и они стали всхлипывать вместе.
Я взглянула на Андрея. Он стоял, прикрыв лицо клетчатым платком, из-под которого доносились невнятные слова о дорогой крестной. В конце концов он тоже присоединился к сидящим на полу, и они втроем составили довольно живописную группу плачущих, в своем роде аллегорию скорби.
Я почувствовала, что и у меня запершило в горле и в носу и слезы вот-вот брызнут из глаз неудержимым потоком, но я все же взяла себя в руки и, оставив скорбящих в тесном родственном кругу, вышла из комнаты.
— Шура, пожалуйста, четыре рюмки…
— Коньяка?
— Валерьянки! Одну мне, остальные — господам в спальню. А впрочем, и коньяка тоже!
— Четыре рюмки?
— Графин! И побольше!
Глава 16
Попытка покарать преступников как лучший способ почтить память жертвы. — Дело для Михаила. — Монументальное полотно «Голгофа». — Колоритная трагическая внешность, подходящая для разбойника. — «Подслушивать некрасиво!» — «Подмазка» слуг закона как гарантия их беспристрастности.
Несмотря на всю горечь от того, что наши подозрения полностью подтвердились, у меня все же было и чувство некоторого удовлетворения от хорошо проведенной сложной операции.
Обед проходил в молчании. Вся компания, с припухшими глазами и мрачными лицами, вяло, без аппетита заглядывала в тарелки, оставляя еду в них почти нетронутой.
Я решила вернуть мысли присутствующих в нужное русло.
— Господа, я сочувствую вашему горю, но мы отдали дань скорби, давайте займемся практическими делами.