Вначале был день: грозовой рассвет, потоки воды хлестали и сбегали вниз по улицам. Еще с полуночи толпы собирались на Форуме, не в состоянии спать. Открытые светильники освещали выжидающие лица людей, многие ожидали сражения за великого бывшего трибуна в его последней, безнадежной схватке с наемниками сената. Он воспользовался любыми уловками в конституции, но этого было недостаточно. Гай Гракх не был больше магистратом, а лишь обыкновенным гражданином Рима, и римский сенат готовился обрушить на него свое возмездие. Если он и готов был рисковать собственной жизнью и головами своих сподвижников, то ради того, чтобы избежать ареста и позорного приговора, равно как и ради ожиданий осуществления успешного переворота с помощью насилия. Он был лишен всего, кроме своего имени.
По мере наступления ночи напряжение медленно нарастало. Утром последует призыв магистрата разойтись, неповиновение, будут нанесены первые удары — отчаянное возобновление последней, безнадежной борьбы против властей. Теперь же здесь было лишь ожидание и уверенность, не высказанная, но разделяемая всеми, что сенат победит, как всегда, и все, что бы ни сделал Гракх, окажется тщетным.
Однако конфликт, разразившийся сразу после рассвета, закончился столь же резко, едва оборвались струи дождя, оставив улицы влажными, с поднимающимся от них туманом — улицы, по которым несчастные беглецы, скользившие и спотыкающиеся на покрытой грязью мостовой, были загнаны до смерти в зловонных аллеях. Последнее, что слышали их уши, был рев неуправляемой толпы, безразличной к тому, что кровь, ими пролитая, принадлежит людям, боровшимся во имя простого народа. Все, чего требовалось толпе, — утреннего развлечения, отвлечения от арены, жертвы ее необдуманной истерии. И это был последний и самый веский аргумент против идеализма Гракха.
Тяжело дыша в ночном кошмаре, пригрезившемся мне, я увидел стрелы сенатских наемников-критян, взвившиеся вверх, выгонявшие последних выживших повстанцев Гракха из храма, где те обрели было убежище; увидел наконец и самого Гракха, идущего нетвердой походкой, опираясь на плечо преданного раба, вниз по длинной улице, ведущей к свайному мосту через Тибр. Шлюхи и лавочники выглядывали из окон, подбадривая его криками (словно он был победителем состязания в беге, а они зрителями), делая вид, что не слышат его отчаянной безысходной просьбы дать ему коня, и возвращаясь к сплетням и домашним делам, едва он миновал их дом; и снова беспечно выглядывали лишь затем, чтоб посмотреть на толпу, хлынувшую в погоню.
Теперь темнота стала полной: в каком-то из домов хлопали ставни на ночном ветру, но мысленным взором я все еще видел отрубленную голову Гракха, несомую на острие копья — грязную и окровавленную — к самой сенатской курии, слышал крики и стоны, которые спустя еще несколько дней доносились из подземелья, где мучители и палачи трудились над оставшимися в живых приверженцами Гракха.
Но за всеми этими воспоминаниями стоял тот мальчик, который видел другую, похожую сцену за десять лет до этого и чувствовал, как к его горлу поднимается жажда разрушения, душившая милосердие и справедливость.
Глава 3
В год смерти Гракха поля были тучны темной волнующейся пшеницей, а амбары с верхом полны. На виноградниках гнущиеся ветки подпирали палками — столь тяжелы и обильны Пыли гроздья. Но беспечные мальчики, танцующие в виноградном сусле, обрызганные винным осадком, смеялись, поворачиваясь под бой барабанов и пронзительные звуки флейты, были отмечены печатью смерти самим этим действом празднования жизни в ее древнейшем проявлении.
Три амфоры такого вина до сих пор хранятся в моих подвалах, покрытые пылью, запечатанные воском, растрескавшимся вокруг горл. Им, пожалуй, предстоит выстоять еще лет десять до тех пор, пока они полностью не утратят свой аромат. Одну, даст Бог, я разделю со своими друзьями, а кому оставлю в наследство оставшиеся две? Кто, как не я, помнит ужас и красоту того года, видевший, как запечатывали эти амфоры?
Тем временем Рим вернулся к видимости обманчивого мира и покоя. Храм Согласия сиял своей свежей мраморной облицовкой. Патриции и обыватели хотя и ненадежно, но сохранили общественные приличия. Однако, несмотря на смерть Гракха, его закон был хорош в одном важном аспекте: суды оставались в руках группы амбициозных предпринимателей. Хотя нечего было надеяться на то, что они не станут пользоваться своей властью себе на пользу. В конце концов, перед глазами у них пример сената.