Он был захоронен в той же могиле, что и его жена, а я зарабатывал общественную репутацию сыновней преданности, прочитав над ним похоронный панегирик[45]; я сумел неплохо выдержать соболезнования моих наиболее близких друзей, включая и Никополу, искренне одобрившую мой широкий жест. Она сама была больна; ее сотрясал непрекращающийся кашель, и она сильно похудела. Казалось, она постарела за одну ночь; однако жила она все в том же самом темпе и теперь отчаянно цеплялась за удовольствия молодых.
Пока я писал, тихо вошла Валерия. Я закончил предложение, с демонстративным негодованием отложил перо после слова «молодых» и улыбнулся ей.
Она разглаживала складки паллы[46] по своему раздувшемуся животу. Ее окутывал мягкий кокон спокойствия.
Я сказал:
— Я никак не найду подходящей причины, по которой ты вышла за меня замуж, Валерия.
Она выглянула в окно с открытыми ставнями:
— Пойдем погуляем немного в саду, Луций. Ты достаточно поработал.
Мы медленно прогуливались по выровненной четырехгранными балками дорожке, вдоль которой в водоеме, отделанном разноцветной мозаикой, карпы плыли к отражениям обрезанных раскидистых яблонь. Персики зрели у южной стены, случайно сбитые ветром плоды гнили в траве.
Я снова спросил:
— Почему ты вышла за меня, Валерия?
Она притворилась, что размышляет. Солнечный свет отражался от ее черных, блестящих, будто металлические, волос.
— Очевидно, потому, что ты — самый богатый человек в Риме…
Я пнул ногой падалицу; от этого она разорвалась на гнилые кусочки.
— И другой причины нет?
— Разве этого недостаточно? Ну, вероятно, нет. Очень хорошо, тогда, Луций, мне придется польстить тебе, притвориться и сказать, что на меня произвело впечатление твое военное мастерство, твое искусство политика…
— Избавь меня от подобных излияний.
Валерия приняла скромный вид:
— Как прикажете, господин.
Потом внезапно притянула мою голову обеими руками и поцеловала с трепетной нежностью.
Я гладил ее волосы, ослепленный солнечным светом, мои мысли возвращались к тому дню — как давно это было? Год назад? Два? Какая теперь разница?! Перед моим мысленным взором предстала яркая сцена. Полдень. Арена. Запах кропи, поднимающийся от песка. Я болел за гладиатора-фракийца, и тот победил с большим преимуществом. «Диктатору везет, — подобострастно перешептывались вокруг. — Сулла Счастливый». Откинувшись назад, наклонив чашу с вином, я смотрел на солнечное сияние через пурпурный край. Ряд над рядом, толпа топала ногами, требуя следующей схватки.
Вокруг меня сидел довольный собой расчетливый народец, люди с хорошей родословной, изысканные. Бич ударил за решеткой: мне ничего не стоило бы всех их скрутить в бараний рог одним лишь своим гневным взглядом. Я смеялся про себя.
Последовали обеспокоенные взгляды. Диктатор соизволил быть довольным? Возможно, мы могли бы разделить с ним удовольствие?
Да, действительно, мои дорогие: я мог бы всех вас казнить там, внизу, если бы мне пришла в голову такая прихоть.
Они, изящные и достойные, перешептывались, тихо шипя, словно лебеди. Смотрители засыпали серебряным песком пятна крови. Гладиаторы были наготове. Я сидел, как скала, в этом море отвратительных раскрасневшихся лиц и узнавал печать похоти в безвольных ртах, амбиции в трепещущих ноздрях, корыстолюбие, презрение, слабость, ненависть.
Мой блуждающий взгляд был ослеплен, пойман смеющейся темноволосой женщиной. Голова откинута назад, шея — ионийский[47] мрамор, блеск золота в ушах.
— Конечно, я знаю ее, мой господин, — раздался голос подобострастного царедворца. — Валерия. Да, Валерия, я уверен. Дочь Мессалы. Имелся муж. Мертв? Думаю, нет, мой господин. Развод. Возможно, месяцев шесть назад. Очень видная женщина, мой господин Сулла.
Очень видная женщина!..
Лицо это заворожило мой взгляд, ослепило. Ее глаза встретили мой взгляд спокойным, откровенным ответным взглядом, в нем читалась томная улыбка.
Гладиаторы были расставлены попарно, раздался звук труб. Сталь звякнула о сталь. Толпа ревела и жаждала крови.