Я был рожден в самом худшем из всех наследий — в аристократическом семействе, скатившемся до дурной славы. Наша ветвь великого рода Корнелиев когда-то была почитаемой, даже выдающейся. Но один из моих предков — по-моему, несправедливо — был публично опозорен, и с тех пор имя «Сулла» означало все то, что римское патрицианство презирало, — нужду, нерадивую праздность, скандальное забвение. И течение трех поколений ни один Сулла не стал магистратом[14].
Мой дед в попытке сломать эту гнетущую, позорную традицию истратил больше денег, чем мог себе позволить, на предвыборную кампанию на государственную должность. В результате мой отец, лишенный как амбиций, так и мозгов, обеднел до того, что поселился в убогих апартаментах трехэтажного дома на самой бедной стороне Авентина[15]. Тем, кто полагает, что Сулла Счастливый, Сулла-диктатор или даже Сулла-плантатор пишет свои бесконечные воспоминания в роскоши виллы в Кампанье, — тем я скажу: узнайте запах нищеты. Этот запах всю жизнь преследует тех, кто познал бедность, и никакие богатства Креза не могут вычеркнуть его из памяти.
Мои первые связные воспоминания в основном сводятся к двум вещам — нескончаемому шуму и невыносимой вони. Наше жилище состояло из двух комнат — стены были покрыты кусками влажной, отваливающейся штукатурки, пол — неровные толстые доски поверх скрипучих, изъеденных древоточцами балок — выходил прямо на общую лестницу, глубокую, словно колодец. В этих двух комнатах мы жили, ели и спали. У моей матери была грязная стряпуха-нубийка, от которой воняло хуже, чем от протухшей свинины и зловонной заплесневелой капусты, которые она подавала нам на стол. Даже сегодня в ночных моих кошмарах мне снятся не битвы и не смерть, в своих снах я снова и снова ползаю по этим неструганым, грязным доскам, занозив себе колени, а неотвязный запах клопов и тараканов стоит у меня в ноздрях.
Мой отец редко выходил из дому. Он часами валялся на кровати, которую делил с моей матерью (хотя и стряпуха-нубийка с ее тяжелыми грудями и толстыми ляжками время от времени тоже оказывала ему постельные услуги), играл на флейте, читал Энния[16] или просто спал — он мог проспать до восемнадцати часов кряду. Зимой мы задыхались от вони светильника — если, конечно, могли позволить себе древесный уголь. Единственное окошко, выходившее в узкую заднюю аллею, было закрыто тонкой потертой занавеской из коровьей шкуры, и единственной альтернативой было замерзнуть до смерти.
Сегодня я почти с навязчивой скрупулезностью забочусь о том, чтобы мои покои были просторны и хорошо проветриваемы.
В разгар лета вонь мочи, фекалий и разлагающейся пищи была столь же невыносима. Существовало лишь два способа избавляться от мусора: выбрасывать в чан под лестницей, который, наполненный с верхом, не выносился в течение двух недель кряду, или выбрасывать отбросы прямо из окна. Поскольку большая часть слуг была столь же ленива и омерзительна по натуре, как наша грубая нубийка, можно представить, что творилось в аллее.
Это было соседство не из тех, к которому любой высокородный римлянин мог бы нормально относиться. Население дома в основном состояло из сводников, портовых грузчиков, мелких лавочников, бедных плебеев, шулеров и им подобных. Эти грязные придурки со своими доброго слова не стоящими женщинами каждый вечер и большую часть ночи горланили песни, хлестали вино, блевали, ссорились и занимались жестокой любовью в каждой комнате нашего рахитичного жилища. Таков был Рим, в котором я вырос.
Читая день спустя написанное, я удивился собственной честности. Факты; один шепот о которых мог стоить жизни сплетнику, осмелившемуся сделать лишь намек на это, теперь записаны, чтобы их мог прочесть мир. Смерть должна забавляться своей властью. И я размышлял, вызывая в памяти воспоминания, что еще мог бы открыть о себе, на удивлений самому информированному и самому злонамеренному критику. Мгновения преувеличенного наслаждения самыми острыми страданиями, непреднамеренные акты жестокости, муки суеверных предрассудков, ненависть к самому себе, глупость и отчаяние — фактически все, что человек, дабы сохранить свое сомнительное самоуважение, складывает в потаенное хранилище ума, которое лишь доказывает свое превосходство в снах, — все эти забытые и тщательно скрываемые воспоминания в последние недели заполонили мое сознание.
15
Авентин — один из семи холмов, на которых возник Рим. Согласно преданию, на Авентин удалялись плебеи в период борьбы с патрициями.
16
Энний Квинт — создатель римского эпоса и родоначальник латинской поэзии, автор «Анналов», трагедий, комедий и пр.