Большая часть имеющихся в нашем распоряжении архивных материалов, касающихся карьеры Ришелье, так до сих пор и не опубликована, но за последнее время появилось достаточно материалов, для того чтобы проследить те ступени, по которым Ришелье поднимался к своему высокому положению, могуществу и богатству. Мы многое знаем о его тонкой и сверхчувствительной натуре, его огромной энергии, напряженной внутренней жизни и замечательных способностях, скрывавшихся за холодной, суровой внешней надменностью, которую хорошо передают парадные портреты кисти Филиппа де Шампеня. В недавнее время внимание биографов привлекли свидетельства, впрочем довольно спорные, демонстрирующие замкнутость и неуверенность Ришелье, его болезненность, подверженность бессоннице, язве и мигреням, с которыми ему постоянно приходилось бороться и которые порой заставляли его впадать в изнурительную ипохондрию.[4] И тем не менее огромное количество материала еще ждет внимания исследователей.
Ришелье был благочестивым, ревностным, заботившимся о своей пастве епископом, а также увлеченным религиозным полемистом. Любая новая биография должна учитывать связь Ришелье с теми течениями в Католическом возрождении, политические и духовные цели которых провозгласили Берюль и его единомышленники. Искренние попытки Ришелье постепенно выпестовать единую национальную культуру, в которой достойную роль смогли бы играть и гугеноты, отказавшиеся от своих политических амбиций, нуждаются в пересмотре с учетом общей ситуации в Европе, где философские идеи «веротерпимости» боролись с принципом единой государственной религии, заключенным в аксиоме «cuius regio eius religio» («чья страна, того и вера»). Личность Ришелье необходимо рассматривать на фоне всей истории Католического возрождения и с учетом расхождения его собственных представлений как с религиозными принципами ораторианцев, получившими дальнейшее развитие в идеях так называемой «французской школы» (école française),[5] так и с политическими воззрениями, порожденными мистическим богословием Берюля.
В частности, деятельность Ришелье никогда не рассматривали в контексте того культурного оптимизма, который охватил французское общество в первые десятилетия века, когда художники и поэты, романисты и драматурги, философы и архитекторы, воспевая личные достоинства и общественные добродетели, обнаруживали существующую и в наши дни безрассудную веру в безгрешность того, что естественно и инстинктивно, в нравственное и физическое могущество человека, данное ему от природы.[6]
Именно в этой обстановке Ришелье сумел по достоинству оценить силу культурной пропаганды. Он систематически предпринимал попытки поставить под контроль литературную и художественную деятельность в стране, что в свою очередь приводило в движение процесс установления государственного контроля над основными культурными учреждениями Франции. Биографы Ришелье склонны были рассматривать (когда вообще обращали внимание на подобные вопросы) создание академии, официальное покровительство Сорбонне, вытекающее из назначения Ришелье ее попечителем (proviseur), поощрение театра, возведение небывало пышных зданий, политику содействия повсеместному развитию и иезуитских, и независимых образовательных учреждений, неутомимое коллекционирование произведений искусства и интерес к садам лишь как любопытные штрихи, дополняющие более важные сферы его деятельности — политическую, общественную или военную. На самом же деле все это было частью тщательно продуманного плана формирования культурного единства Франции, придания ей национального своеобразия.
Именно волна творческой эйфории, последовавшей сразу за формальным окончанием религиозных войн в 1594 г., породила и грезы Людовика XIII о военных победах, и мечты Ришелье о превращении Франции в страну с единой культурой. Казалось, нет почти ничего невозможного в обстановке, когда королей и принцев повсюду прославляют как мифических героев, наделенных сверхчеловеческим могуществом; когда Филипп де Шампень пишет Людовика XIII, коронуемого самой Викторией,[7] а Рубенс — изображает величественную Марию Медичи верхом на коне и в сопровождении ангелов, несущих всевозможные атрибуты победы, после поражения в стычке при Пон-де-Се; когда брак, наравне с целомудрием, считается основой христианской чистоты,[8] а Декарт утверждает, что нашел надежный путь к всеобщему обретению совершенства как в счастье, так и в добродетели. Мы должны не только осознавать живость и актуальность амбициозной мечты Ришелье о культурно единой Франции, но также понимать, насколько последовательно он использовал мифологизацию образа монарха для укрепления французского трона.
4
Несмотря на большое количество превосходных книг и статей, посвященных различным аспектам или периодам карьеры Ришелье, мы не очень избалованы заслуживающими доверия биографиями. Хрестоматийная шеститомная биография Габриеля Аното (G. Hanotaux) и герцога де Ла Форса (A.-A. de la Force) Histoire du Cardinal de Richelieu (Paris, 1893–1947) по ряду вопросов уже не может считаться надежным источником информации. Существуют две современные подробные биографии, написанные на английском языке: D.P. O’Connell. Richelieu. London, 1968; G.R.R. Treasure. Cardinal Richelieu and the Development of Absolutism. London, 1972. К ним следует добавить написанные на более высоком профессиональном уровне работы Жозефа Бержена (J. Bergin), в особенности Cardinal Richelieu. Power and the Pursuit of Wealth (New Haven, London, 1985) и The Rise of Richelieu (Manchester, 1991). Для общего знакомства с политической ситуацией в годы жизни Ришелье см.: Victor-L. Tapié. France in the Age of Louis XIII and Richelieu. London, 1974.
5
По поводу возродившегося в недавнее время интереса к «французской школе» см.: Yves Krumenacker. L’Ecole française de spiritualité. Paris, 1998.
6
О героических добродетелях и идеалах, воплощенных в творчестве таких авторов, как Франсуа ле Метель де Буаробер, Жан — Пьер Камю, Жан Демаре де Сен-Сорлен, Мартин ле Руаде Гомбервиль, Ла Кальпренед и Оноре д’Юрфе, см.: Gustave Reynier. Le Roman sentimental avant «L’Astrée». Paris, 1908; Héroïsme et creation littéraire sous les régnes d’Henri IV et de Louis XIII, ed. Noémi Hepp and Georges Livet. Paris, 1974; John Costa. Le Conflit moral dans soeuvre romanesque de Jean-Pierre Camus (1584–1652). New York, 1974; Mark Bannister. Privileged Mortals: The French Heroic Novel. 1630–1660. Oxford, 1983; Eric Caldicott. Richelieu and the Arts // Richelieu and his Age, ed. Joseph Bergin and Laurence Brockliss. Oxford, 1992. P. 203–235; а также соответствующие разделы в работе: Anthony Levi. Guide to French Literature: Beginnings to 1789. Detroit, London, 1994. Среди мастеров изобразительного искусства, воспевавших героические ценности или природные добродетели, следует упомянуть раннего Филиппа Шампеня, Гаспара Дюгэ, Клода Желле (Ле Лоррена), Лорана де Ла Гира, Шарля Лебрюна, Никола Пуссена и Симона Вуэ, о которых см., например, соответствующий том в «The Pelican History of Art» (Anthony Blunt. Art and Architecture in France: 1500–1700. Harmondsworth, 1953), а также историческое и критическое эссе Пьера Розенберга в каталоге выставки 1982 г., прошедшей в Париже, Нью-Йорке и Чикаго: La peinture française du XVIIe siècle dans les collections américaines. Paris, 1982. Важную роль в этом культурном движении играли дискуссии об освобождении женщин от мужской тирании и о социальной роли женщины в целом, которые начали приобретать новую, особую актуальность к концу семнадцатого столетия.
8
Франциск Сальский, чья доктрина подкреплена его статусом «Учителя церкви», в своем «Введении в благочестивую жизнь» (