Мрачные и злобные колдуны. Они проводят свои дни среди глухих стен грозных и зловещих замков, в окружении источающих мрак и тлен амулетов и изваяний. Они вынашивают грязные планы, цель которых – столкнуть человечество прямиком в пасть целой уйме богов и божков, обосновавшихся в преисподней. Так Эльрис все это себе представлял.
Но никогда не слышал он, чтобы стигийский полудемон пустился странствовать по свету с целью стать человеком. Это было похоже то ли на бред, то ли на сказку, сочиненную наивным ребенком, ни разу еще в жизни не пострадавшим от порчи, наведенной чародеем.
Грезя наяву, негодуя и страдая, Эльрис, тем не менее, не забывал о том, что неспешная беседа, которую вела Карела со своим драгоценным стигийцем, все еще продолжалась. И он слушал все, что говорил этот нищий ублюдок.
– «Михар всегда ненавидела меня просто за то, что я есть на свете, а потом, когда она поняла, насколько я сильней ее, я стал первым и главным из ее врагов, – сказал Табасх. – Наша мать была изгнана из своего круга, поскольку пренебрегла теми канонами, которых придерживались прочие жрицы Деркэто. Ей посулили проклятье богини, но она не остановилась ни перед чем. Зная во всех подробностях ту историю о мести Деркэто, мать стала внушать своей дочери мысль о том, что именно Михар должна стать новым земным воплощением богини страсти. Мать давно это задумала, когда дочь ее была еще младенцем, и для того, чтобы Михар выросла и смогла это осуществить, согласно заклятью богини, должен был появиться я. Мать много трудилась, и ею был вызван из глубин мрака один из демонов, подвластных самой Деркэто. Она зачала от него, и родился я.
Табасх надолго замолчал, глядя на огонь. Карела уже стала нетерпеливо ерзать на своем месте, и Табасх очнулся от дум:
– Мать моя была все-таки человеком, и видимо тогда, когда я, беспомощный и плачущий, лежал у нее на руках, сердце ее дрогнуло. Она полюбила меня, как обычно мать любит свое дитя, и, может быть, пожалела о том, что затеяла все это. Но остановить начатое она уже не могла. Она должна была дать мне имя, чтобы я обрел силу демона, но она нашла выход из положения и дала мне два имени. Мое человеческое имя – Табасх. В устах моей матери оно звучало нежной музыкой… Мое демоническое имя она сообщила мне самому и Деркэто. И дала мне строжайший наказ – никогда, нигде, никому не называть своего второго имени, и даже никогда не произносить его вслух наедине с самим собой. Потому что стоит моим ушам услышать это имя, зазвучавшее рядом со мной, и я начну делать то, что предназначено мне первым заклятьем Деркэто, то есть именно то, чего сейчас ждет от меня Михар. Но пока ей не известно это имя, жизни моей ничего не угрожает. Мы с Михар можем бесконечно бороться, мучая друг друга, но она никогда не возьмет надо мной верх!..
– Разве нет у нее возможности узнать это имя? – поинтересовалась Карела, глаза которой от услышанного загорелись огнем острого любопытства.
– Не думаю, что сиятельная Деркэто спустится на землю и шепнет его на ухо моей сестре! – засмеялся Табасх. – Это имя – два коротких слова на древнейшем и всеми забытом языке, и они означают „повинующийся заклятью“. Михар никогда его не узнает.
– Ты сказал, что, услышав имя, начнешь выполнять первое заклятье, а что, есть и второе?
– Да, есть и второе, – помрачнел Табасх. – Но оно никак не зависит от того, кто и как меня назовет.
– Расскажи, – попросила Карела.
– Да ты видела, – вздохнул Табасх. – Страшный мохнач, исходящий слюной.. Я молод, здоров, в конце концов я мужчина, я хочу любить женщин, но заклятье Деркэто всякий раз превращает меня в чудовище, как только я дам волю своей страсти!
Эльриса, молча слушающего рассказ Табасха, только передернуло от брезгливости и негодования. А Карела нахмурилась и уточнила сочувственно:
– Тебе бывает больно?
– Больно? О, нет, – покачал головой Табасх. – Только тело чешется от этой вонючей шерсти». Сколько уже раз я не смог обуздать себя! Я убивал этих несчастных женщин, потому что не в силах был отказаться от их тел… Они умирали то ли от страха, то ли от тех ран, что наносил им мохнач… Любить – и быть отвергнутым, любить, убивая и не видя в этом смысла: вот в чем проклятье богини. Многие мужчины, если не все, заслужили его в свое время, но именно мне, как сыну моих родителей, нести эту кару…
– Но ты говорил, что от этого можно освободиться! – напомнила Карела.
Табасх едва поднял склоненную голову и тоскливо вздохнул:
– Можно. Можно стать обычным мужчиной, потеряв все способности к магии, и освободиться от ненавистного проклятья. Но для этого кое-что нужно.
– Что? – уточнила Карела. Табасх молчал.
– Как, ты не знаешь? – удивилась девушка.
– Он все знает, Карела, – Эльрис не выдержал и приподнялся со своего места. – Он не хочет говорить это тебе, потому что уверен: если ты узнаешь, без оглядки умчишься от него!
– Это правда, Табасх? Ты… ты способен на то, чтобы просто заморочить мне голову, а потом предать? – возмутилась девушка.
– Не иначе, Деркэто требует с него жертвоприношения. И возможно, только ослепительные красавицы подходят для таких целей! – продолжал говорить Эльрис. Офирец чувствовал свою правоту. И он знал, что должен уберечь свое сокровище от хитрого демона, чего бы это ему ни стоило.
Табасх молчал. Отвернувшись от своих собеседников, он сжался, дрожа от напряжения. Чтобы добить врага, пока он не успел поднять головы, Эльрис закончил обвинительную речь:
– Ты очень наивная девушка, Карела, в тебе еще осталась способность к состраданию. И он этим пользуется! Да ты посмотри на него! Он преспокойно убивал всякого, кого пожелает, загубил, видимо, не одну несчастную жертву своей похоти, а прикидывается этаким невинным созданием, страдающим за всю мужскую половину человечества. Если бы он и вправду был невинен, он не стал бы морочить тебе голову трогательными сказками про добрую маму. А впрочем, Карела, я обещал не настаивать.. Я ложусь спать, потому что уже больше суток не смыкал глаз, да и рана ноет. Если я проснусь и найду здесь твой растерзанный труп, Карела, я, по крайней мере, не удивлюсь.