Какие-то кусочки мозаики вдруг повернулись и встали на своё место, и Алли отчётливо поняла, что за мысль не давала ей покоя всё это время. Привязчивые песенки маленькой горничной, вертящиеся в голове, не дающие думать ни о чём другом, против воли навязывающие тебе свою мелодию… Именно таким и должно быть единственно возможное оружие против Едоков. Нужно только заложить в песенку невыносимые для них эмоции – чистую радость, восхищение, благодарность, любовь, нужно только поймать правильный ритм. А для этого следует использовать формулы Крюка, приводящие Алли в ужас своей сложностью. Но делать нечего – теперь придётся с ними справиться!
– Конечно, – кивнула Алли то ли мужу, то ли своим мыслям. – Так и сделаю. А сейчас прошу меня извинить…
Она стремительно вышла из гостиной.
– Что ж, – сказал Карэле Момсам, – я полагаю, что и вам пора домой.
Отмахнувшись от их оправданий, он проводил незваных гостей вниз, освещая им дорогу прихваченной со стола лампой. Дверь кондитерской всё ещё стояла распахнутой. Мона, на руках которой красовались толстые кожаные перчатки, тщательно смывала следы кислоты с безнадёжно испорченного замка.
– Боюсь, в комнате Ивера тебя ждёт то же самое, – предупредил её кондитер, и экономка мрачно кивнула.
Момсы в очередной раз попытались пробормотать какие-то извинения, но Карэле решительно, хоть и вежливо, выставил их за дверь, в холодный ночной дождь. Выслушивать незадачливых конкурентов было некогда – его ждал Ланс. Однако кондитер предполагал, что сегодняшнее приключение заставит Момсов задуматься…
*
Они брели по ночному, холодному Пату в молчании – старший Момс терзался угрызениями совести за свою безумную авантюру, младший казался погружённым в мрачные мысли. На мостовой блестели лужи, вздрагивающие под каплями. Некоторые фонари уже погасли, не выдержав неравной борьбы с дождём.
Наконец старший Момс собрался с духом.
– Сынок… – начал он.
Но сын его перебил.
– Папа! – твёрдо заявил Азек Момс, останавливаясь посреди дороги и поднимая глаза на отца. – Папа! Я больше не хочу работать в кондитерской.
Старший Момс оторопел.
– Но, сынок, как же это? – пробормотал он. – Ведь все наши предки этим занимались. И дед, и прадед…
– Ты всегда мне так говорил, – упрямо нахмурился Азек. – А я тебя слушал. И вот к чему это привело! Мы практически разорились, а сегодня остались на свободе только потому, что Карэле нас отпустил. Завтра весь город будет про нас судачить. Лучше бы я с самого начала настоял на своём!
Они оба горестно замолчали. Дождь стучал по черепице крыш, шлёпал по листьям, сбивая их с веток в лужи. В чьём-то окне на втором этаже оранжево светилась весёлая, кривовато вырезанная тыквенная рожица. Но тут, на осенней улице, было холодно и бесприютно.
– Чем же ты хочешь заниматься, сынок? – спросил наконец старший Момс.
– Обувью, – без раздумий отозвался Азек. – Я хочу делать обувь.
– Но это же работа для простолюдинов! – воскликнул его отец.
Младший Момс снова сдвинул брови.
– Именно это ты и сказал мне в детстве, – напомнил он с обидой в голосе. – В пять лет, когда спросил меня, кем я хочу стать. Я тогда так и сказал: хочу делать обувь. А ты объяснил мне, что это работа для простых людей, а я должен быть не сапожником, а кондитером, как мои предки.
– Но разве это не так? – растерянно пробормотал Момс.
– Нет, папа, – горячо возразил Азек. – Ты знаешь, что в Люндевике есть роскошные магазины готовой обуви? И принадлежат они совсем не простолюдинам! А некоторые модели – настоящее произведение искусства, и стоят они столько, сколько наша кондитерская приносит в месяц. Вот такой магазин я и открою в Пате. Завтра же я уеду в столицу, чтобы изучить всё на месте!
Тыква в окне мигнула и погасла, и без её оранжевого света на улице стало ещё холодней. Дождь лил и лил, журча в водосточных трубах.
Старший Момс вытер мокрой ладонью мокрое лицо.
– Что ж, – медленно сказал он. – Наверное, магазин можно будет разместить в кондитерской. А ту комнатку, где мы делаем шоколад, превратим в подсобное помещение.
Азек Момс просиял.
– Конечно, папа! – только и смог сказать он. – Конечно! Пойдём домой, хватит нам стоять под дождём.
И грузные фигуры Момсов, пошатываясь и поддерживая друг друга, скрылись в ночной тьме.