Вокруг нашего острова малина и смородина росли непролазными чащами, а потому ни за малиной, ни за смородиной почти никогда не снаряжались отрядами — брали эту ягоду походя, между делом, ели с аппетитом и совсем мало варили варенья. А вот брусники у нас рядом не было, и за ней уходили на дальние вырубки всегда шумно, с собаками, и, конечно, к такому громкому, боевому отряду и близко не подходили никакие лесные страхи.
Уходить за брусникой шумно, с собаками было чисто женской заботой. По дороге старые женщины вспоминали, а молодые слушали самые разные рассказы о самых жутких встречах в лесу, которые и приходились обычно на самое ягодное время.
Вспоминать «жуткие встречи» обычно начинала какая-нибудь шустрая и беспокойная старушка:
— А бывало, вот идем так и собачка так впереди бежит, и только к самому пню, значит, завернули, он и стоит — страсть лесная…
— Страсть и есть страсть, другие зверюги хоть креста да бога боятся, а тот ничего, лихоманец, не признает, — добавляет женщина помоложе, еще в той полной рабочей силе, которая не уступит порой никакому мужику ни на воде, ни в лесу — ни с веслом, ни с топором в руках.
— Стоит он, страсть лесная, — шустрая старушонка беспокойно бегает глазами по сторонам, вертит головкой, нагоняя страх на себя и на своих товарок, — а мы-то не все его видим. Кто увидал, встал и со страху слова ронить не может — ушли-то в землю слова. А кто не видит еще, идет ему, нечисти, прямо в пасть…
Тут обязательно кто-нибудь боязливо ойкает, и рассказ о встрече с медведем на лесной дороге продолжается.
Такие рассказы всегда кажутся страшными, будто и придумывают их или по-своему пересказывают для того, чтобы напугать другого. И наверное, без этих рассказов не собрались бы все женщины деревни вместе, и тогда дальнюю дорогу за брусникой придется мерить одной — медведь, конечно, не съест, но куда веселей идти вместе, да и ягоду брать вместе скорей получается, а ягоды много — всем хватит.
Так и проходит у нас шумная и веселая брусничная пора, и почти тут же на смену развеселой ягоде-бруснике является уже вызревшая по болотам клюква…
Клюкву можно было собирать у нас рядом с деревней на широкой болотине, что тянется от нижнего конца острова богатым клюквенником. Но сюда, на эту болотину, наши женщины приходили лишь перед зимой, за последней ягодой, что оставалась от дачников и горожан.
Болотину у острова все наши женщины, видимо, согласно и без особых возражений отдавали приезжим людям, а сами, невзирая на лесные страхи и страсти, о которых совсем недавно рассказывали друг другу, с утра пораньше, а то и затемно незаметно расходились по своим любимым клюквенным уголкам и там, оставшись наедине с лесом, чуть ли не до ночи обирали и обирали тяжелые от ягод клюквенные кочки.
У каждой нашей женщины были свои собственные клюквенные уголки либо на лесном болотце, либо в углу заросшего озера, либо по лесному ручейку. Рвать там ягоду наши женщины не торопились, но наведываться наведывались и ждали, когда белобокой ягоды совсем не останется — когда клюква вызреет вся-вся…
Право на такие клюквенные уголки женщины друг у друга никогда не оспаривали, но особенно и не делились рассказами об урожаях в персональных владениях, хотя друг за другом внимательно следили, угадывали точно, кто сколько набрал клюквы, и всегда были готовы тут же отправиться искать подругу, если та не возвращалась из леса в положенное время…
Ирина Кузьминична, или просто Кузьминична, жена Степана Дмитриевича Тюмина, ушла за ягодами раненько и, как всегда, прихватила с собой Тобика, собачку ласковую, умную, горячо любимую хозяевами, но пустую для охоты. Что именно произошло в лесу в тот день, мы узнали позже, когда Кузьминична сама прибежала домой. А до этого в деревню на остров раньше срока, положенного Кузьминичне на возвращение, примчался Тобик…
По всем лесным законам собаке, ушедшей с хозяином в лес, возвращаться самостоятельно домой не полагалось. Она должна была все время находиться рядом с человеком, и если и не разгонять медведей, волков, рысей и прочих «ужасных зверюг», то хотя бы рассеивать лесные страхи своим присутствием. Но Тобик вернулся в деревню один, да еще вид у него был такой, будто его только что очень сильно напугали-наполохали.
Степан Дмитриевич, разумеется, встревожился и тут же обратился ко мне, единственному охотнику на острове. Куда именно пошла Кузьминична, Тюмин знал, и я, не мешкая, направился туда с ружьем и собакой, более решительной и злобной, чем злополучный Тобик.
Степан Дмитриевич сопровождать меня в лес не смог: у него разболелись старые раны, он еле передвигал ноги, а потому остался переживать неизвестность дома.
Я быстро добрался до указанной болотинки, и собака тут же прихватила след медведя. Медведь, судя по следу, был небольшим. Он выскочил на болотинку из леса и, миновав с ходу болотце, почему-то полез прямо на скалу.
Ни Кузьминичны, ни следов предполагаемой Тюминым трагедии я не отыскал. Собака по медвежьему следу поднялась на скалу, спустилась вниз с другой стороны, остановилась около лесной дороги и дальше не пошла.
Здесь увидел я следы мотоцикла с коляской, а рядом в траве отыскал следы крови. Медвежий след оборвался у дороги, и по смятой траве, по следам крови я мог догадаться, что медведя тут либо убили, либо тут он скончался от ран, нанесенных ранее. На месте ни зверя, ни шкуры не было — выходило, что добычу кто-то увез на мотоцикле.
Судьба медведя и путь-дорога браконьера, убившего зверя в неположенное время и в неположенном месте, меня пока интересовала меньше, чем судьба женщины, не вернувшейся из леса. Я снова обошел всю болотинку, покричал, а потом пошел домой и в лесу перед самой деревней встретил ковылявшего мне навстречу Тюмина. Степан Дмитриевич, будучи человеком порядочным, собрал все свои силы, прихватил батожок и побрел в лес, чтобы сообщить мне добрую весть, мол, Ирина Кузьминична вернулась живая и здорова.
Еще не придя в себя, Кузьминична вслух переживала приключившуюся с ней историю, которая, с ее слов, подтвержден-них и моими наблюдениями, началась и закончилась примерно так…
Кузьминична пришла на болотце и принялась за ягоду. Тобик вертелся рядом, далеко не уходил. Ягод уже было собрано достаточно, когда Кузьминична услышала выстрел, правда далековато, и не придала этому большого значения — мол, гоняет кто-то рябчиков по лесу. Прошло немного времени, выстрел позабылся, но тут раздался рев Тобика. Тобик, вздыбив шерсть на холке и поджав хвост, кинулся в сторону и чуть не сбил с ног хозяйку. Напуганная женщина повернулась в ту сторону, откуда только что вылетел Тобик, и увидела медведя…
Медведь, по словам Кузьминичны, был небольшим, но бежал шибко, не разбирая дороги. Кузьминична, завидев обезумевшего зверя, кинулась в сторону, не забыв все-таки прихватить корзинку с клюквой.
Медведь вроде бы прошел мимо, а Кузьминична бежала и бежала по болоту, потом в гору, потом, обогнув стороной скалу, оказалась на дороге, где услышала новые выстрелы и увидела мотоцикл, на котором поспешно увозили убитого зверя.
Так и закончилась эта история — Кузьминична вернулась домой другой дорогой, раненый медведь пронесся мимо и не тронул женщину, а Тобик, сбежавший домой, потерял уважение хозяйки.
Такие истории даже в самые ягодные годы редки, но в тот год, о котором рассказ, история, приключившаяся с Кузьминичной, повторилась в нашем лесу еще раз, правда, при несколько иных обстоятельствах…
На остров, не помня себя, прибежал дачник-мужчина, человек в силе, не обиженный ростом и быстрыми ногами. Дачник, то есть человек не местный, а приехавший в отпуск, пошел в лес за клюквой, нашел богатую болотинку и увлекся ягодой… А потом поднял голову и в нескольких шагах от себя увидел спину медведя. Медведь тоже собирал ягоды…
Оставив на месте корзинку с ягодами и кружку, дачник как-то, скорее всего пятясь задом, выбрался из болота, а когда почувствовал под ногами твердую лесную тропу, со всех ног кинулся в деревню и здесь рассказал о своей неожиданной встрече с медведем, которого он, дачник, все-таки успел заметить: «Это прямо сила какая подтолкнула, подсказала, а говорят, что никакой силы такой нет…»