Дачника успокоили и посоветовали попозже сходить в лес и забрать брошенные там вещи, но дачник и слышать пока не хотел о новом походе на опасное болото.
Слушатели стали расходиться, а по дороге взялись припоминать, на какую же ягодную болотинку забрел приезжий мужчина. Припомнили и догадались, что эта болотинка «принадлежала» тете Поле, и тут же спохватились, что тети Поли дома нет, что она, кажется, с утра пошла в лес за клюквой… Догадливые женщины стали смеяться, но дачнику пока ничего не сказали. А вечером, действительно, из леса вернулась тетя Поля и принесла с собой полное ведро ягод да еще брошенные кем-то на болоте корзинку и кружку. Корзинку и кружку дачнику вернули, а о тете Поле, напугавшей человека, умолчали…
Тетя Поля, да и все, кто шел за ягодами по осени, редко одевали в лес новую одежду: старая телогрейка-ватник, коротенькая ветхая душегрейка или драная дошка — вот и все наряды. В такой старенькой дошке-шубке и была на болотинке тетя Поля. Эту драную шубку дачник и принял за медвежью шкуру и бежал с болота, а тетя Поля, увлеченная ягодой, тоже не слышала и не видела, что рядом с ней ползал по кочкам другой человек.
В первый год жизни на острове с ягодой у нас в доме было плоховато. Ягода-то в лесу была, но большим любителем собирать ее я не слыл и всегда надеялся в этом деле только на жену. Возможно, вместе мы как-то еще и набрали бы всяких ягод, но вместе пойти в лес мы не могли: сынишка не сделал к ягодной поре и первого самостоятельного шага, а оставить его с кем-то мать никак не соглашалась. Вот и получалось: я за ягодой ходить не любил, жена одна идти в лес боялась, а всем вместе с сыном отправиться в лес жена не соглашалась после недавнего случая, приключившегося с нами…
В лесу к тому времени пошел гриб, и мне не сиделось дома. Любила собирать грибы и жена, и я откровенно сочувствовал ей, привязанной к дому, а потому предложил закутать парнишку потеплее, посадить его в рюкзак и взять с собой за грибами, что мы и сделали.
С ружьем, собакой и корзинками для грибов мы отправились в лес. Займись мы только грибами, и не было бы никаких переживаний, но у меня частенько в те времена два, три а то и большее число дел находили друг на друга. Случилось так и на этот раз. Собака нашла под корнями дерева какого-то зверька и принялась его громко облаивать. Я передал жене рюкзак с сыном и пошел на лай собаки…
Под корнями дерева я рассмотрел зверька. Это была норка. Корни дерева так переплелись перед норой, что добраться до зверька собака не могла, а зверек, будто зная о своем прочном убежище, высунул головку из норы и через сплетение корней поглядывал на беснующуюся собаку. Зрелище было столь удивительным, что я вернулся к жене и позвал ее посмотреть норку.
Лезть через заросли с сынишкой было неудобно. Я снял ватник, постелил его около большого, приметного пня и положил на ватник спящего парнишку. Уходили мы на минуту, и за это время с сыном ничего не могло произойти…
Зверьку, видимо, надоело выслушивать собачий лай, и он ушел в глубь норы. Жена так ничего и не увидела, повернула обратно и вместе с ней за сыном вернулся и я…
Большой, приметный пень был на месте, но ни сына, ни рюкзака, ни телогрейки рядом с пнем не было. Еще можно было предположить, что сынишка проснулся и уполз куда-то вместе с рюкзаком, но куда делся тогда ватник?
Состояние жены мне было понятно… Пенек был тот самый, полянка та же самая, но где ребенок?..
Я окликнул собаку. Собака наконец прибежала, видимо, поняла, что от нее требуется, сразу шмыгнула в кусты и за кустами остановилась, повиливая хвостом.
Жена кинулась туда — и там, на точно такой же полянке, у точно такого же большого и приметного пня, на моей телогрейке-ватнике, в рюкзаке мирно спал наш сын, а наша собака осторожно, боясь разбудить, вылизывала мальчишке лицо…
С тех пор заводить разговоры с женой о семейных походах в лес за грибами и даже за ягодами, не имело никакого смысла. Потеряв однажды в лесу ребенка, она не соглашалась теперь ни на какие мои посулы и ее нельзя было соблазнить даже самыми красочными рассказами о богатейших ягодниках…
На будущий год парнишка подрос, и, когда жена соглашалась оставить его на время у какой-нибудь опрятной старушки-бабушки, мы и отправлялись вдвоем на клюквенные болота.
Конечно, собирать клюкву интересно, интересно присесть у ягодной кочки и удивляться, как эта кочка на твоих глазах становится все богаче и богаче, будто ягода так и ждала, чтобы ты присел около нее, поклонился ей.
Интересно и споро собирать эту крупную, крепкую ягоду, чуть холодноватую от ранней осени. Красиво светится она в ладной корзиночке, сплетенной специально для ягод из тонкой сосновой дранки. Приятно чувствовать в руке тяжесть собранной клюквы, которая выручит тебя по зиме. Приятно еще сейчас, в раннюю осень, думать о кружке горячего чая, сдобренного горстью уже прихваченных морозцем кисловато-сладких ягод…
Все это так, но по дороге на клюквенное болотце, которое уже успел разведать, присмотреть, я непременно должен был собирать грибы, а потому никогда не вел жену прямо к ягодам. Придумывая самые разные оправдания неожиданным поворотам и глубоким загогулинам, называя такие пути-дороги к клюквенному болотцу самыми короткими, я умудрялся по дороге к клюкве обогнуть все известные грибом березняки и ельники и только тогда направлялся за ягодой.
На обратном пути с корзинками, полными ягод и грибов, я, разумеется, и сам не желал тащиться домой по кривым, обходным тропам, сразу выходил с болотца на дорогу, и через полчаса мы были уже на острове. Оказавшись неожиданно на хорошо знакомой дороге, жена, конечно, разгадывала мой утренний обман и клялась, что больше никогда-никогда не пойдет со мной вместе в лес за ягодой…
— Лучше медведь пускай напугает, чем тебя слушать!
Это был страшный приговор, но уже на следующий день мы снова колесили по ельникам, осинникам, березнякам, разыскивая по пути к ягоде последние осенние грибы-боровики.
На моем клюквенном болотце в конце Долгой ламбы было всегда очень тихо и очень уютно. Кочки по болоту торчали высоко, местами над кочками поднимались густые кустики багульника, и мы нередко теряли друг друга из виду. А когда снова оказывались рядом, я заранее готовился выслушать очередной упрек жены: «Я вот сколько набрала за это время, а чем ты занимался?..»
Чем я занимался на ягодной болотинке?.. Собирал клюкву, наедался этой осенней клюквой до кислой ломоты в зубах, а потом, скрываясь за высокими кочками, незаметно пробирался к сосенкам, а уж из сосенок смело шел в густой ельник, где всегда водились рябчики и глухари. Следом за мной прибегала и собака, и мы принимались разыскивать птиц и зверей.
Мы не были никогда безнравственными преступниками, всегда помнили о безоружной женщине, оставленной нами на болоте, и возвращались обратно очень скоро и так же незаметно. Правда, о нашем походе жена почти всегда тут же догадывалась. Выскочив впереди меня из леса, пес несся сразу к жене и лез лизаться, будто чувствовал за собой какую вину. Это-то нас и подводило. Пес выдавал наш тайный поход, и мне как следует доставалось.
Правильнее, на мой взгляд, было бы ругать не меня, а пса — это он, подав голос, сманил меня в лес, но собаке жена все прощала, как верному другу и отважному заступнику, который, по ее мнению, не только предупредит в лесу об опасности, но и самоотверженно бросится на выручку.
В мужестве своему псу я отказать не мог, а вот желания все время находиться рядом и охранять от лесных страхов даже свою горячо любимую хозяйку, я у него пока не замечал. Пес был излишне вольным и чрезмерно самостоятельным и, оказавшись в лесу, забывал все и вся, кроме своей охоты, и уходил от нас бог знает куда чуть ли не на полдня. И нередко я ловил себя на мысли, которую, мстя псу и за измену, и за открытие тайны наших лесных вылазок с болота, вслух высказывал жене. И она вынуждена была соглашаться со мной, что случись что на лесной тропе, потребуйся срочно собака, и нашу собаку ни за что не дозовешься… И однажды, столкнувшись нос к носу с лосем, я окончательно убедился, что мой пес, хоть и отличается великой отвагой, все-таки не обладает бесценным даром добродушной дворняжки, для которой самое дорогое — ее хозяин.