Пожалуй, рыба в нашем озере тоже как-то по-своему разбиралась во всех ветрах. Рыба не пугалась западного ветра, не пугалась парных дождей, приходящих из Полесья, приветливо встречала южный ветер, мирилась даже с Северо-Западом и Юго-Востоком, но Восток и Северо-Восток старательно избегала. Здесь-то как раз и оправдывалась старая рыбацкая поговорка-присказка: «С востока ветер — рыба из сети». Правда, в эту присказку вместо слова «восток» можно было вставить названия и других ветров: «С севера ветер…», «с юга ветер…», «с запада ветер…», но только восточные и северо-восточные ветры действительно оставляли рыбаков без всякого улова. Можно было обыскать все заливы, измерить снастью все глубины, но рыба будто уходила на это время из озера совсем, будто где-то западала.
После Северо-Востока летом у нас почти никогда не было северного ветра. Северо-Восток либо затихал, наталкиваясь на банный дух Полесья, либо встречал тяжелый фронт, родившийся невозможно далеко отсюда, на каких-то Канарских островах, смешивался с этим встречным фронтом, изменял направление и на твоих глазах, лихо закрутив стаю облаков, становился худым мокрым Западом.
Западный ветер тоже редко уступал свое место потокам с севера или, как скажут у нас, ветру с ночи. И только после того, как явится ветер с юга, можно было ждать ветра оттуда, где успокаивается день и где на льдине все еще отсиживается неугомонная зима.
Что происходило там, на Северном полюсе? Как встречались ветры дня и ночи, ветры юга и севера? Как сталкивались Летник и Зимник, теплые и холодные потоки?.. А может быть, они и не сталкивались и даже не встречались друг с другом, а просто теплый южный ветер уставал по дороге, остывал и незаметно поворачивал обратно… Может быть. Но так или иначе для моего озера и моего острова существовали вполне строгие законы ветров…
Северо-Восток никогда не уймется, пока не выдохнется совсем или не натолкнется на Запад. Юго-Восток тоже дул, сколько ему заблагорассудится. Так же неопределенно бушевали Запад и Северо-Запад. Но стоило объявиться настоящему Югу, как через полдня-день он стихал, а вместо него осторожно начинали похаживать по озеру рябенькие язычки с Севера. И другой раз стоило заметить, что парной Юго-Запад или мокрый Запад отвернули к югу и потянули оттуда, как легче и проще становилось на душе и ты уже точно знал: еще какие-нибудь полдня бури, и кончится вся эта слякоть, вся эта безумная ветропляска.
Скоро и сначала вроде бы даже незаметно, но удивительно верно и сильно, как старый рыбак с далекого промысла, явится на остров северный ветер. Нет, он не будет безумствовать, метаться и рвать, как Северо-Восток, не будет мочить и гноить водой и холодом, как Северо-Запад, он просто придет, оборвет дождь и сырость, спугнет разбушевавшиеся по выкосам гнилые от парного духа грибы, расшевелит по соснам белок, поторопит медведя на клюквенное болото и положит на березы и осины первые осенние краски, а то и принесет другой раз еще в августе настоящий утренний иней…
Вот и на этот раз я с трудом усмотрел за волнами погоды и непогоды чуть заметный поворот ветра, чуть слышимые толчки с юга. А ровно через пять часов тучи начали уставать, принялись медленно крутиться на месте, подбирая очесы и лохмотья дождя. Потом карусель остановилась, облака сжались от холода, улеглись волны, упала на воду мелкая неподвижная рябь, потом рябь потемнела, закрасилась фиолетовой краской, оставив только крошечное окошечко посреди воды яркому до звона, чистому ведренному закату. Малиновый ведренный закат тихо опустился вниз, и тут же над водой потянулись полоски ночного тумана.
Что станет с этим туманом? Как остановится он, чем опустится на землю? Росой, холодной крупной росой, от которой будет жечь морозом ладонь и ломить пальцы? Или инеем, первым в этом году крупным искристым инеем по берегу озера, по вершинкам забора, по крышам домов?
Туман затягивает, убирает воду совсем, прячет краски заката, еще живые, еще не потухшие. Туман ползет, топит собой берега, кусты по берегу, добирается до забора. И вот ты сам уже в этом тумане. Ты протягиваешь в туман руку и тебе кажется, а скорее хочется верить, что эту руку уже покалывают тоненькие ледяные иголочки завтрашнего инея…
А утром ты долго не веришь сам себе, не веришь, что дорога через весну и лето так быстро окончилась, что теперь можно немного отдохнуть от дождей и гроз, от ветров и шквалов, что теперь можно немного посидеть у окна, посмотреть на густой иней и подумать о том, что совсем скоро наступит зима…
Вместе со мной на первый иней смотрят и ласточки. Наверное, у этих птиц тоже есть свой любимый ветер. Скорей всего это ветер юга или юго-запада, ветер богатых лугов, буйных трав и мириад насекомых. Очень скоро, уходя от холодного Севера, эти ласточки понесутся на юг или на юго-запад, чтобы там, вдали от ветров и тревог, отдохнуть, а потом снова вернуться сюда, навстречу северному ветру, строгому и простому, покойному и не очень холодному в летние дни, вернуться на свой родной островок посреди большого озера, открытого, пожалуй, для всех ветров на свете…
БАНЯ
Приглашать меня к себе в баню Пякконен стеснялся. Но я все-таки напросился, и очередную субботу, очередной банный день мы завершали вместе большим послебанным чаепитием…
Свое стеснение хозяин аккуратненькой баньки, что стояла на самом берегу озера, объяснял мне уже за самоваром. Объяснял долго, ссылался на то, что его баня хоть и с добрым жаром, но топится не так, как городская, а потому, мол, человеку из города может статься не по себе от его деревенского заведения, которое по памяти прошлой жизни среди лесов и озер топится все еще по черному, с дымом и копотью.
Правда, ни дыма, ни копоти, ни следов угара в бане Пякконена не было. Огонь давно успокоился, головешки вынесли и залили, угар ушел в прорезь на потолке, а лавка, полок и даже плахи пола были намыты до той натуральной чистоты, которой обычно светятся в праздничной избе, ожидая гостей, хорошие некрашеные половицы.
На полке лежали два березовых веника, час тому назад нарезанные в лесу. От сухого ядреного жара разом перехватило дух и богатое, здоровое тепло побежало по плечам и по спине.
В бане у Пякконена мыться сразу не полагалось. Полагалось без таза и мыла посидеть на полке рядом с черной грудой раскаленного камня, погреться, помолчать, пропотеть первым, вторым, третьим потом, затем отдышаться в предбаннике, вернуться назад и только тогда взяться за воду…
С деревенской баней я познакомился давно. Еще мальчишкой-дошкольником водила меня мать в курную баню на Урале. Я не припомню сейчас, чем отличалась та уральская баня от бани в Архангельской области или в Карелии, но главное я не забыл — не забыл всю обстановку банного дня, без которой, пожалуй, и не было бы самой уральской бани в тяжелую военную зиму…
Шла голодная и холодная зима сорок первого года. По деревне всю ночь бродили волки. Снег заносил заборы, сараи, за ночь прикрывал двери домов тяжелыми сугробами. В такое метельное время низенькие баньки, стоявшие за домами, за неделю скрывались под снегом вместе с крышами, и каждый банный день начинался тогда с того, что баню сначала отгребали: пробивали к бане дорожку, откапывали дверь и раскидывали снег от крошечного оконца.
Керосина в то время почти не было, и все передвижения в бане, все хлопоты у печи, мытье лавок, полка да и само мытье проходили при сиротском свете лучины.
Баня была большой, топили ее долго. Это я помню очень хорошо, ибо именно мне приходилось в банный день через снег от дома к бане подносить березовые поленья. Потом в баню собирался народ. Приходила хозяйка, соседка, были еще какие-то женщины, местные и эвакуированные, грустные и усталые. Они долго сидели в предбаннике, одни молчали, другие редко переговаривались, видимо, очень устав от тяжелого труда и ежедневной тяжести ожидания вестей оттуда, с фронта.