Огонь жил, прятался в скалах долго. Дождь, к счастью, скоро пошел, унял пожар, но через несколько дней над скалой снова поднялся густой дым. С нашей скалы огонь как-то перекинулся через болотинку и выжег Глиняный Бор — свел красивые сосны еще на одной скале.
И так до самой осени, до густых дождей тянулся над нашим островом едкий, смолистый дым как недобрая память о легкомысленных, бездумных людях, показавшихся ненадолго в наших местах.
ЩУКА, ПЛОТВА,
ЛЕЩ, САЛАКА,
ПЕЛЯДЬ И СИГИ
По правилам, что действовали в Карелии в то время, каждый рыбак-любитель мог для своего занятия пользоваться сетью, длина которой не должна была превышать сорока метров. Такие правила действовали на всех водоемах республики за исключением отдельных запретных мест, где всякая деятельность рыбака-любителя объявлялась вне закона.
Это были умные правила для края шестидесяти тысяч озер, где рыба издавна считалась чуть ли не главным продуктом питания. Да и смешно было бы потомственному рыбаку, для кого лодка-кижанка с рождения была и домом и дорогой, ехать от своего лесного озера в город на автобусе за треской, скумбрией, хеком и прочими дарами далекого океана.
По праву человека, задержавшегося на острове дольше дачного срока и пережившего вместе с потомственными рыбаками крутые осенние волны, неверный первозимний лед, глухие январские морозы и слепые метели февраля и марта, я готовился к новой весне, как положено было готовиться коренному жителю деревни…
Всю зиму я вязал сети, и к первой весенней воде у меня были готовы три сетки общей длиной около семидесяти метров. У каждой сетки была своя ячея, каждая сетка вязалась для определенной рыбы, так что ставить сразу всю свою снасть и тем самым нарушать правила рыболовства я не собирался. Одна сетка готовилась для весенних щук, другая, покрупнее, должна была ловить леща и сига, а третья, самая мелкая, предназначалась для плотвы.
Конечно, сравнивать страсть рыболова-спортсмена с чувствами рыбаков нашего острова трудно. Как я понимаю, спортивная ловля рыбы не всегда требует в качестве награды за долгие и приятные упражнения с удочкой или спиннингом увесистый трофей. А для нас, живущих на острове, вдали от магазина, награда за труд на воде была более реальной, ибо от этой реальности в прямом смысле слова зависело не только наше душевное состояние — каждому из нас положено было завтракать, обедать и ужинать, а потому ради спортивного интереса отказаться от сетей и взяться за удочку, когда на удочку рыба совсем не ловилась, мы порой просто не могли.
Вот почему с таким нетерпением и ждал каждый из нас первую весеннюю воду, а следом за этой водой и щук, показавшихся из-подо льда. Щука была самой первой весенней рыбой, которая попадала к нам на стол. Из щуки варили уху с чуть резковатым от весенней воды запахом, щуку жарили на глубокой сковородке по-карельски, с водичкой, или по-городскому, на масле, солили щучью икру, а если рыба шла хорошо, то немного рыбы удавалось еще и посушить в русской печи, и эта сухая рыба, по местному «сущик», ой как выручит в летнюю лору, когда пройдут и щука, и плотва, и лещ, и даже мелкота-салака и рыба в озере успокоится до самой осени…
Весенняя ловля щуки — обычно ловля спокойная, неторопливая. С крыльца дома ты видишь поплавки сетей, пущенных на мелководье, и занятый домашними делами проверяешь снасть лишь утром, вечером да иногда в обед. Беспокойство при такой ловле мог принести лишь ветер. Лед на озере к этому времени еще был, он только-только отходил от берегов, и большую, тяжелую льдину неожиданный ветер мог разом нагнать на сеть и погубить, порвать, перемешать с ледяным крошевом тонкую, зацепистую снасть.
Иногда ветер дул в сторону залива по нескольку дней подряд, и все эти дни залив, куда должна была зайти весенняя щука, оставался закрытым льдом. Возможно, среди этого ледяного крошева и крутились какие-то щучки, но добраться до них мы не могли. Наконец ветер стихал, менял направление, лед уносило из залива, снова открывалась вода, но в этой воде уже не было щук — щуки покидали наш залив и, выбросив подо льдом икру, уходили отдыхать на глубину.
Есть у весеннего нереста щук свои законы: сначала являются к берегам самые мелкие рыбы, потом покрупнее, и завершают весенний праздник рыбы-громадины. Там, где мест, удобных для нереста, мало, эту закономерность можно проследить в каком-то одном заливе или заливчике. Но по весне на нашем озере таких заливов и заливчиков образуется сразу очень много, а потому мне и не приходилось никогда видеть, чтобы в одно какое-то место являлись на нерест и мелкие щучки, и щуки-громадины.
В залив около острова обычно заходили лишь небольшие щуки, а щуки покрупнее отправлялись чуть позже метать икру уже не к нашему острову, а к дальним небольшим островам. Туда-то обычно и устремлялись наши рыбаки, когда ветер забивал ледяным крошевом залив около деревни. Там, посреди озера, к полузатопленным островам и подходили самые большие щуки, щуки-громадины.
Но попасть на дальние острова было непросто. По озеру еще лежал лед. Этот лед уже не держал человека, скрипел и тут же проваливался под ногой — и путь к островам по льду был закрыт. И нам оставалось лишь ждать ветра, который вдруг сорвется с севера или с юга, разорвет сизую льдину и откроет путь к островам на лодке.
Потом ветер мог снова свести лед и закрыть обратную дорогу. И на такую рискованную ловлю всегда отправлялись с запасом продуктов, чтобы дождаться нового ветра. Бывало, что нужного ветра не было по нескольку дней и все эти дни рыбаку приходилось жить на полузатопленном острове. Но зато именно тогда и удавалось увидеть огромных щук.
Поймать громадину щуку было трудно — она рвала или утаскивала на себе снасть в глубину. Но рыбины поменьше ловились исправно, и «перезимовавший» на острове среди льда двое или трое суток привозил обратно столько рыбы, сколько никому не удавалось поймать за все время хода щуки у нашего острова.
Отметав икру, щуки уходили на глубину, заплатив рыбакам нашей деревушки совсем небольшую дань. Лед из залива уносило, разбивало о камни, и теперь только мелкое ледяное крошево мутными холодными пятнами покачивалось на первой весенней волне. В это время в наш залив обычно и заходил сиг…
В озере водилось два сига: один местный, коренной, «прописанный» здесь постоянно; другой — проходной, шуйский, приплывающий сюда из Онежского озера. Шуйский сиг был шире и тяжелее на вид, местный — прогонистей и изящней. Ранней весной проходной сиг вроде бы еще не заглядывал в наши воды, а местный, коренной, объявлялся другой весной в заливе большими косяками сразу после льда.
В эту весну я видел с лодки белых и быстрых рыб, видел совсем рядом, и в мутной воде белые сиги скользили неясными тенями, как скользят в низком и хмаром от ранней непогоды небе белокрылые чайки…
Первый раз я увидел сига на льду озера. Рыбак, ловивший рыбу рядом со мной, только что выкинул на лед большую рыбину. Блесна тут же отскочила в сторону, и ослепительно белая рыбина замерла на голубоватом от весеннего неба снегу. Это было удивительно красивое зрелище: сиг был настолько чист своим белым цветом, что голубоватый снег рядом с сигом казался густо-синим.
Я откровенно жалел эту чудесную рыбу-птицу и, наверное, поэтому, встретив косяки сигов в нашем заливе, не решился пустить сеть, не решился помешать заказанному природой весеннему ходу белых рыб. О сигах я промолчал, другим рыбакам сиг на глаза не попадался, и все мы пришли к общему выводу, что в этом году сиги нас обошли и в залив не заглядывали.
Кой у кого по краю залива еще стояли щучьи сетки в надежде, что какая-нибудь запоздавшая щученка нет-нет да и завалится в снасть, но май уже перешел в свою вторую половину, и к берегам вот-вот должна была явиться чумная, нерестовая плотва…