Так и прошла моя первая осень на острове без ряпушки, прошла тихо, без споров. Но есть такая лесная присказка: «Спорный зверь всегда место спору найдет». И нашла ряпушка новый спор на нашем озере в новую, вторую мою осень на острове…
Говорили потом, что о ряпушке узнали еще по первым холодам — тянули неводок у острова, и попалось в неводок с десяток веселых рыбок. Завели, распустили снасть еще раз — и опять, глядят, та же рыбка.
Обнаружив ряпушку, разбойные ночные рыбаки на этот раз спорить не стали, не стали и доверять никому своей тайны, по сами с неводком зачастили и ряпушку потихоньку черпали. Частые визиты одних и тех же рыбаков на наш остров да еще особое пристрастие ночных гостей к одному и тому же месту вызвали, как и полагается, любопытство, и кто-то из наших местных рыбаков не удержался от соблазна, взял да и пустил в ночь на тоню разные сетки, чтобы проверить, кого отыскали здесь рыбачки с неводком.
И попала к утру в частую сетку крупная ряпушка, да так хорошо, что наш рыбак загорелся пуще и пустил сети еще раз. Но на этот раз догадливому человеку не повезло. Ночью он за сетками не смотрел, а как раз в эту ночь и явились опять рыбачки с неводом да и выловили из воды поставленные на богатую тоню сетки. Отдать бы эти сетки или пустить обратно в воду, как было… Но жадность подвела рыбачков: не хотелось расставаться с дармовой снастью, да и с рыбой, что попала в сеть, навешалась серебром.
Утром хозяин свою снасть не нашел ни в воде, ни на берегу, опросил всех соседей и узнал, кто побывал ночью на острове. Рыбачки, прибравшие чужую снасть, наверное, не догадывались, что им готовилась положенная встреча, и день спустя опять проведали остров. И на берегу нашего озера снова вышел громкий спор. Правда, на этот раз спорили не из-за рыбы, а из-за сетей, пропавших из воды, но все равно весь спор начался опять из-за этой самой ряпушки.
Сети рыбаку вернули, но сохранить тайну дальше не удалось, о ряпушке стало известно всем жителям деревушки, и все, у кого была подходящая снасть, кинулись к воде, пока весть о рыбке не дошла до других поселений и не позвала на остров «чужеземцев». «Чужеземцы», конечно, прознали про тайную рыбку и очень скоро повалили на остров с сетями и неводами. И страсти разгорелись.
Как могла выносить малая рыбка весь этот гвалт и почему она по памяти прошлого не ушла, не покинула разом озера, как тогда, когда вышел из-за нее самый первый спор? Меня коробило от этой ловли, и я молил бога, чтобы ударил хороший мороз и залив вместе с сетями ушел бы под лед. И хранитель карельского озера, видимо, услыхал мои молитвы. Мороз пришел вдруг и разом оборвал всю эту возню вокруг чудесной карельской рыбки.
Лед на озере пролежал недолго, его разбило ветром, унесло, но рыбачки не вернулись — видимо, ряпушка в нашем озере уже прошла. Каждый день я похаживал тогда в лес с собакой, а на обратном пути обычно заглядывал к своему другу Степану Дмитриевичу Тюмину. И в этот раз я подошел к крыльцу его дома, привязал у крыльца пса, отложил в сторону ружье и начал было с хозяином дома привычный и, видимо, необходимый для нас обоих разговор о том и о сем.
Разговор на крыльце продолжался недолго. Степан Дмитриевич извинился, что прерывает нашу беседу здесь, на крыльце, на улице, и предложил перенести начатое толкование о рыбе, о звере в его дом, в избу, ибо на это у него, у хозяина дома, есть сейчас особые причины.
В избе на столе стоял гудящий самовар, а рядом с самоваром на сковородке дышала и звала к себе своим необыкновенным ароматом ряпушка, только что приготовленная по-карельски…
Откуда эта рыбка, я не спрашивал, да и сам хозяин не собирался сразу открывать тайну. Он просил сначала сесть за стол и попробовать, что он наготовил…
Мне была выделена глубокая ложка, а рядом с ложкой положен толстый кусок свежего ржаного хлеба. И мы начали священнодействие…
Сначала попробовали отвар-уху, крепчайшую, сладкую уху, что желто посвечивала среди рыбки и тоненьких кусочков картофеля. Потом выловили по ломтику картофеля и попробовали варенный в ухе картофель, который Тюмин сажал, полол, опахивал и копал сам, и не на дальнем огороде, а здесь, около дома, где родится самая лучшая картошка на острове.
И вот настал срок снять с рыбки первую розовую полоску мякоти и почувствовать вкус этой неизвестно откуда взявшейся, но удивительно ароматной рыбки…
Рыбка была хороша. И когда угощения на сковородке порядком поубавилось, когда вслед за ряпушкой по-карельски мне был поднесен стакан горячего, крепкого чая, Тюмин не выдержал и предложил после чая снова спуститься из дома на крыльцо, а потом подойти к мосткам и отвести от берега лодку.
Совсем недалеко от берега стояла у Степана Дмитриевича небольшая старенькая сетчонка. Мы осторожно, боясь будто что потерять, приподняли край сетки и увидели несколько серебряных рыбок. Это была ряпушка, которая нерестилась у острова еще до льда, но вот теперь, после льда, уже откидав икру, снова явилась к острову, правда не так густо.
В новенькую, светлую корзинку из сосновой дранки Тюмин осторожно складывал рыбок. Потом передал корзинку с рыбками мне, не спеша подвязал к колу конец сетчонки, и мы закурили.
Над нами было чистое и близкое карельское небо, рядом была вода, устоявшаяся, прозрачная от глубокого холода, не перемешанная волной, и в этой чуть зеленоватой воде мы видели время от времени небольших рыбок — видели их чуть приметные темные спинки и мелькавшие то там, то здесь серебристые бочка.
Это была ряпушка, тайная, спорная и желанная рыбка, которую вдруг подарило наше озеро в самую последнюю открытую воду настоящему рыбаку-карелу, неторопливому, рассудительному и обязательно честному…
У Степана Дмитриевича была одна сетка на ряпушку, и попало в нее под зиму рыбы всего лишь на две-три ухи по-карельски. Если проверять сетчонку чаще, если раздобыть бы еще метров двадцать такой снасти, то мог бы пожилой рыбак подловить и подсолить рыбки на первое зимнее время. Но Тюмин, наверное, не думал об этом, сейчас он был откровенно рад, что шумная ловля у нашего острова наконец закончилась, что пришла наконец на озеро настоящая лесная тишина, без которой рыбак-карел, наверное, и не представлял себе никакой рыбной ловли.
Только что пойманную ряпушку мы почистили, уложили на сковороду, и пока ряпушка варилась, пили чай и вспоминали сегодняшнее ясное небо, сегодняшнюю тихую воду и, конечно, чудесную карельскую рыбку, без которой в доме у рыбака не могло быть по осени ни одной беседы…
ПОРОША
Есть одно дорогое каждому настоящему охотнику простое, немудреное слово — пороша.
Пороша — это снег, что пошел с вечера, с ночи, успокоился к утру и лег по полянам и лесным опушкам легким белым покрывалом, оставив на себе утренние следы. Пороша — это белая тропа в лес, на которой прочтешь ты по следам птиц и зверей самый откровенный, самый правдивый лесной рассказ.
Новый снег полежит день, другой, третий, разрисуется вдоль и поперек вчерашними и позавчерашними следами — и нет больше пороши, нет откровенного лесного рассказа, будто призабылась за новыми прочитанными историями самая первая страница белой лесной книги.
Но вот с ночи опять пошел снег, укрыл к утру старые следы, и снова расстелилась по лесным полям и полянам белая, чистая тропа новой пороши, легли по белой тропе свежие, только что оставленные следы.
Каждая пороша — это встреча с истинной тайной. Встретишь по пороше, после снега, что только-только опустился на землю, свежие петли и вздвойки зайца-беляка и знаешь, чувствуешь, что заяц здесь, совсем рядом. Еще шаг, другой — и взлетит из-под еловой лапы легкий пушистый зверек, взметнется, раскидает снег и скроется в лесной чаще, оставив за собой по рыхлому снегу глубокие, мохнатые следы-ямки.