Но самая долгожданная, самая дорогая пороша — первая, первый по поздней осени снег, что откроет тебе сразу все лесные тайны, о которых летом и осенью ты только гадал, думал…
Хоть и знаешь еще с конца лета, что есть, обязательно есть по осинникам куница, что рыжий лис часто подходит к самой деревне, что носятся по сосновым гривкам белки-огневки, но все равно не веришь пока себе до конца, не веришь и ждешь первого снега, первой белой тропы, первой настоящей пороши.
Никогда не ждал я первую порошу так, как в те годы, когда подрастали у меня собаки: не терпелось проверить и собак, и себя — не обманулся ли я, правильно ли показали еще по черной тропе мои собаки лесного зверя…
В этот год у меня тоже подрастала собака. Взял я себе месячного щенка, принес домой, научил слушаться, не огрызаться у миски с едой, научил терпеть малую и большую нужду и проситься на двор из комнаты. Еще малолетней собачонке показал я и лес, показал и первую белку. Но белка сразу ушла от щенка на дерево, и щенок так ничего и не понял.
По весне, когда в лесу еще лежал снег, бродили мы с подросшей собакой по настам, и я надеялся, что, может быть, еще с весны собака поймет белку, спихнет носом с земли, проследит, как пойдет зверек вверх по стволу, и подаст первый, звонкий от высокой частоты дорогой охотнику голос. Но этого не случилось — ни я, ни собака не встретили в весеннем лесу беличьих следов, и все наши надежды отодвинулись на позднее лето, когда белка, судя по всему, должна была заглянуть в наш лес…
Как-то читал я старинный учебник географии, где коротко, но точно описывался промысел белки в бывшей Олонецкой губернии. Судя по описанию, этот промысел был доходным, ибо беличьи шкурки, что ежегодно отправляли в те времена из северных лесов по разным ярмаркам, исчислялись чуть ли не в миллионах. Обширный лесной край от Ладоги до Каргополя славился некогда своим пушистым серым зверьком, и я невольно представлял, как весела была по тем временам эта нехитрая охота-белкование.
Повезло мне, и застал я на Севере еще горячие рассказы о последних беличьих охотах. Еще совсем недавно шла по зрелым соснякам белка так широко и густо, что колотили ее местные охотники по два-три десятка в день. А потом вдруг все оборвалось — ушел зверек.
В первую свою охоту на Севере ждал я белку еще с самого лета, бродил с собакой по ельникам и соснякам, и все было к тому, что белка придет: была урожайная шишка на сосне, была шишка и в ельниках, прошлогодняя, паровая, накиданная клестами на землю с прошлой осени, любимая белками.
Ждали тогда белку и старые охотники; ждали, слушая стариков и припоминая свои собственные приметы, охотники помоложе, но белка почему-то не пришла ни в сосняки, ни в ельники на паровую шишку. Что-то случилось, а что?.. А случилось что-то непонятное, ибо не показалась больше ходовая белка в знакомых мне беличьих местах с тех давних пор ни разу.
Есть у этого рыженького по летнему времени и серенького по зиме быстроногого сердитого зверька свои загадки, и одна из этих загадок — летний или осенний ход.
В лесах смешанных, богатых на шишку, ягоды, грибы, орехи, белка держится из года в год, устраивает на зиму теплые зимние гнезда и приносит в этих гнездах-гайнах голеньких, слепых бельчат. В годы, когда лес обещает богатый урожай, приносят белки бельчат два, а то и три раза за лето, и тогда по первому снегу, когда всем белкам положено одеться уже в серые шубки, встретишь ты рыженьких, не успевших отлинять, не успевших скинуть свои летние детские пальтишки зверьков-последышей. Нет у такого зверька еще и кисточек на ушах, и кажется он на холодном снегу бездомной сироткой. Но пройдет время, и эти зверьки-последыши подтянутся, оденутся в зимние нарядные шубки, и тогда всю зиму носятся по елям и соснам, прыгают с дерева на дерево, шелушат шишки шустрые «доморощенные» белки.
Но вот к весне поубавилось в лесу шишки, подобрали, вырыли из-под снега проворные зверьки и паровую, еловую шишку, будто нарочно накиданную на землю для белок клестами, и стал замечать ты теперь белок не только в хвойном лесу, но и на березах, где принялись зверьки грызть березовый гриб, а потом увидел на лесной тропе мелко настриженные еловые лапки и догадался, что голод пришел в лес: стала белка стричь елку, чтобы добраться до еловых почек.
Грустно в таком голодном лесу, грустно оттого, что плохо зверьку, грустно и от мысли, что уйдут по весне из твоего леса белки в другие места и не выведут здесь новых рыженьких бельчат.
Опустеет лес, и станешь ты ждать новый, урожайный на еловую или сосновую шишку год: не родят ель и сосна каждое лето, а потому по северным местам и нет к каждой зиме белки.
Правда, в любом лесу всегда остается хоть немного зверьков. Этих зверьков-домоседов называют охотники «своими» белками и почти не ходят за ними по зиме. Хитрая эта «своя» белка, не спускается вниз, держится в самых вершинах, ходит лишь верхом, искать ее трудно и собаке, и человеку, да и мало совсем этого скрытного зверька, чтобы ломать из-за него ноги.
Другое дело, когда появится ходовой зверек. Странное это и неуемное явление — ход белки. Правда, о больших ходах давно уже не слыхать по знакомым мне лесным местам, но все-таки, случается, бывает, нагрянет белка посреди лета, пройдет в своей прямой дороге через деревни и поселки, оборвет на ходу зеленую летнюю шишку и скроется неизвестно где.
Летом ходовая белка не останется в лесу — это закон, не ясный до конца, но верный охотничий закон. Другое дело, если заглянет зверек к осени, на овсяной сноп, тогда останется, осядет в лесу, тогда будет и охота.
Летняя белка в нашем лесу в этот год не появилась, и мне осталось ждать лишь последнего возможного в этом году осеннего зверька, а если уж и осенью не явится белка, то пиши пропало: пропадет для молодой собаки-лайки первая зима, и придется ей оболтусом-переростком ждать вторую охотничью тропу лишь к следующей зиме…
Много перебывало у меня собак-лаек. С одними приходилось расставаться, другие погибали, и всякий раз, принося домой крохотного кутенка с розовыми лапками, кривым хвостиком и еще висящими ушками, думал я о том, как много придется отдать этому несмышленому существу, чтобы стало оно статной и быстрой зверовой собакой.
С хорошей собакой, как с добрым конем… Красив конь своей литой статью, удобно седло, ловки стремена, и приятен, увлекателен бег такого красавца. И несет тебя, пассажира, добрый лихой скакун, и не помнишь ты порой, что был и есть у этого скакуна конюх-работяга.
Вот таким хозяином-работягой и держишься ты около своего будущего пса. И сказки это все, что вырос, мол, пес — не знал его и не видел, а пошел сразу за всем: и за зверем, и за птицей. И конь тоже пойдет сразу без конюха из табуна, но как пойдет и как понесет тебя? И поймешь ты, с трудом удерживаясь на таком коне-самородке, если понимаешь в конях толк, что есть в нем и сила, и сметка от природы, но не для тебя, не для человека, а для него самого, как есть и охотничья страсть, и охотничий ум у любой охотничьей собаки, брошенной щенком в лесу без пищи и забот хозяина — уж здесь, хочешь не хочешь, а придется охотиться, — но и ум, и страсть у такой собаки лишь для себя, а ты будь добр теперь прилаживайся, тянись за ней по лесной тропе.
Много отдал я своей собаке, подняв ее от щенка до ладного, быстрого пса, а потому так трепетно и беспокойно ждал я в этот год первую порошу, чтобы не потерять первую охотничью тропу для собаки и не оставить ее до будущего года оболтусом-переростком.
Белка не пришла к нам и по осени, и теперь я надеялся только на чудо: вдруг заглянет зимой. Вдруг покажется на земле, на снегу и та белка, которая «прописана» в лесу постоянно… И вот первый снег. Он шел, как и положено, всю ночь, а к утру стих, и белая, чистая дорожка легла от моего дома в первый зимний лес…
Снег падал ночь мокро и тяжело, плотно прижал к земле сухую траву, обвешал сосновые ветви, развалил по сторонам кусты малины и пригнул к тропе вершинки невысоких берез. Снег был на каждой ветке, на каждой хворостинке. Эти хворостинки и ветки испуганно вздрагивали перед носом собаки и тут же роняли на горячий след пса рыхлые кучки сырого снега. Снег, сбитый собакой, оставался по белой тропе круглыми и продолговатыми ямками, и издали эти полоски и вмятинки казались следами лесных зверей.